По мере приближения рождества мы все чаще ловили себя на мысли, что мечтаем об ухудшении погоды: тогда можно было бы улучить денек и отправиться за покупками для праздника. Но погода стояла великолепная, и мы каждый день осуществляли погружения в районе Ла-Холья, в которых принимали участие ученые института Скриппса и лаборатории электроники. Биологи и геологи работали по очереди. Каноэ, если наблюдатель был ему незнаком, прежде всего выяснял, кто он такой — биолог или геолог, поскольку это обстоятельство определяло характер операции. Биологи обычно намечали на карте маршрут, по которому хотели бы вести наблюдения и фотографировать. В таких случаях подчас приходилось гоняться за какими-нибудь редкими особями и выслушивать жалобы огорченного ученого, которому до смерти хотелось выбраться наружу и поймать какое-нибудь животное, как будто он находился не в подводном аппарате. Правда, позднее, к весне, ученые разработали способ парализовать рыбу.
Ихтиологи в еще большей степени, чем геологи, используют фотосъемку, так как она служит им основным способом сбора информации. Для того чтобы определять размеры рыб и иных организмов, использовали фотоаппарат с двумя линзами, хотя я и сомневаюсь, что пользоваться им следовало так, как делал это Джо. Ему удалось отрегулировать наводку линзы с ближней фокусировкой таким образом, что фокусировка обеих линз становилась приблизительно одинаковой. При этом получалась камера как бы для стереоскопической съемки предметов на расстоянии около 80 сантиметров, а не для получения двух отдельных фотографий с расстояния 1 и 3 метров. По-настоящему овладеть стереофотографией нам не удалось, но все-таки даже при этом примитивном способе ученый получал возможность хотя бы приблизительно определить величину объектов наблюдения.
Геологи занимались фотографированием предметов на расстоянии от 1,5 до 2,0 метров в зависимости от освещения и видимости. Надо сказать, что при стереосъемке значительно ухудшалось качество фотографий. Джо Томпсон проклинал тот день, когда Андре показал ему, как надо регулировать наводку линзы для производства стереосъемки. Как назло, едва он налаживал камеру для биологов, как оказывалось, что в следующий раз погружаются геологи и надо спешно перестраивать аппаратуру. Проходя мимо фургона, служившего фотолабораторией, можно было слышать, как бранится бедняга Джо, налаживая фотокамеры. Сделать это было не так-то просто, особенно если на море волнение.
Последняя в 1964 году рабочая неделя закончилась благополучно. Доктор Шепард совершил погружение южнее головной части каньона Скриппс, отметив там увеличение осадков по сравнению с февралем того же года. Он заставил Каноэ забраться в такую узкую часть каньона, что были серьезно повреждены счетчик скорости течений и часть пластмассового обтекателя. Это случилось, когда аппарат оказался под нависшим склоном. Вслед за Шепардом погружался доктор Эрик Бархем, сотрудник лаборатории электроники, сделавший ряд уникальных наблюдений в глубоководном рассеивающем слое (ГРС) — слое, который океанографы долго и безуспешно пытались исследовать. ГРС хорошо знаком всякому, кто следил за работой судового эхолота. Не раз вахтенные помощники на торговых судах, утомившись за день, поднимали ночью тревогу, завидев на ленте самописца дно, в то время как по карте тут должны были находиться значительные глубины. С каким облегчением они узнавали, что это «ложное дно» и эхо-сигналы отражались от слоя, рассеивающего звук. Слой этот состоит из бесчисленных мелких рыб и беспозвоночных организмов, он перемещается в зависимости от времени суток и влияет на показания гидролокаторных установок. Ученые из лаборатории электроники ставили целью лучше изучить ГРС. Подобного рода наблюдения на «Блюдце» представляли собой подготовительный этап для производства ряда погружений, которые доктор Бархем намеревался осуществить в мексиканских водах.
К концу года мы подсчитали, что за два месяца совершили 46 погружений, в том числе несколько учебных. Согласно контракту, мы должны были обеспечить минимум 15 погружений в месяц. При большем числе компания получала премиальные, а для ученых средняя стоимость аренды «Блюдца» уменьшалась. Нам удалось решить большую часть задач, интересовавших ученых и инженеров, при этом мы накопили достаточно обширный опыт. Серьезных аварий и неполадок у нас не было, а общая система работ оказалась вполне надежной и безопасной.
Об одном из погружений рассказывалось в газетной сенсационной статье. По правде говоря, тревожные минуты бывали. Такой случай произошел во время первого ночного погружения, когда мы работали еще на «Хью-Тайде». Доктору Э. X. Фейгеру, морскому биологу, сотруднику института Скриппса, необходимо было в ночные часы произвести наблюдения за живыми организмами мористее Ла-Хольи, чтобы сопоставить их деятельность в разное время суток. Для этого погружения Фред Уиллетт приобрел маячок-мигалку, испускающий свет большой силы, чтобы обнаруживать «Блюдце» после всплытия на поверхность. Доктор Фейгер много раз участвовал в погружениях, хорошо представлял себе трудности подводной фотографии и знал об эффекте рассеяния света. Он попросил, если возможно, установить боковое освещение, чтобы улучшить обзор и уменьшить рассеивание. Гастон установил прожектор мощностью в 200 ватт на металлический уголок, привинченный к правому крылу обтекателя. Погружение началось около 11 часов вечера. Для контроля в месте спуска поставили буй. Мы с Ларри, находясь на дежурном катере, время от времени выслушивали примерно такие донесения обитателей «Блюдца»: «Рыбы очень мало, доктор Фейгер скучает». Катер дрейфовал как раз над аппаратом. Море было гладким, как стекло. «Блюдце» в это время плавно поднималось вверх по склону. Каноэ объявил, что они сбросили груз и что аппарат находится на глубине около 130 метров. Мы подождали несколько минут. Потом еще.
— Пора бы им уже появиться на поверхности, — проговорил Ларри, осматриваясь вокруг: не видно ли маячка-мигалки?
— Я все еще слышу звуки гидролокатора. А ты тоже?
— Ага. Странное дело. Что бы могло это значить?
Спустя некоторое время в телефоне мы услышали спокойный голос Каноэ.
— Говорит «Блюдце». Говорит «Блюдце». Мы в ловушке. Похоже, запутались в тросе или кабеле. Возможно, это буйреп.
Мы передали сообщение на «Хью-Тайд».
Потом доктор Фейгер попросил нас потянуть за буйреп. Мы двинулись к бую, не совсем понимая, чего он хочет и каким образом легкий якорь, держащий буй, мешает всплытию «Блюдца». Каноэ сказал, что они находятся на глубине 80 метров.
Мы стали ждать развития событий, не уверенные в том, что удастся спуститься на такую глубину с аквалангом. Дело почти безнадежное, решили мы, у нас нет оснащения, необходимого для погружения на большие глубины. Часов двадцать обитатели аппарата смогут продержаться... Пока нас обуревали такие жуткие мысли, рядом послышался всплеск. Все увидели вспыхивающий маячок. То было «Блюдце». Двигалось оно как-то странно: кормовая часть задиралась кверху. Когда приблизился «Хью-Тайд» и краном вытащил аппарат из воды, я осветил фонариком его днище: аварийного груза не было.
Уже на борту «Хью-Тайда» из рассказа Каноэ и доктора Фейгера мы восстановили картину происшедшего. «Блюдце», медленно поднимаясь по склону, запуталось в одном из тросов, которые обнаружил еще раньше доктор Инман. Трос зацепился за металлический уголок с укрепленным на нем прожектором. Каноэ заметил, что, когда сбросили груз, некоторое время аппарат поднимался, а потом остановился. Глубина достигала примерно 60 метров, когда они выбрали слабину троса. И тут гидронавты очутились в ловушке. Чего только он не предпринимал, чтобы вырваться из нее!
Члены экипажа не имели представления о том, что же их держит, поскольку кронштейн находился вне поля зрения. Каноэ решил сбросить аварийный груз, хотя и понимал, что при резком рывке аппарат может получить значительные повреждения. Но оказалось, что оторвался только кронштейн, сам же аппарат нисколько не пострадал. Папаша Нептун довольствовался прожектором да 180 килограммами свинца. «Блюдце» и его обитатели целыми и невредимыми выбрались на поверхность.
Это доказывало, что «Блюдце» оснащено надежной системой, обеспечивающей экстренное всплытие, но впредь мы решили более тщательно продумывать, какого рода приборы можно устанавливать на корпусе аппарата. В районе каньонов Скриппс — Ла-Холья «Блюдце» могло застрять на дне или у склона.
Позднее, всесторонне обсудив происшествие, мы решили установить внутри «Блюдца» дополнительный баллон с суточным запасом кислорода. Окажись аппарат опять в ловушке, люди смогут продержаться до подхода спасательного судна. Большой запас кислорода необходим был и потому, что мы намеревались работать далеко от Штатов, у Мексиканского побережья. Применяемый же на флоте водолазный колокол Мак-Канна можно использовать лишь на глубинах до 240 метров. Кроме того, «Блюдце» снабдили контрольным буем, который, всплыв на поверхность, укажет местонахождение подводного аппарата.
Согласно программе, «Бэрч-Тайд» должен был сняться с якоря 2 января и взять курс на мыс Сан-Лукас в Калифорнийском заливе, пройдя при этом 800 миль. В течение последней недели декабря ученые и техники института Скриппса и лаборатории электроники переносили на борт судна всевозможную аппаратуру, которая потребуется новой экспедиции. А вечером 2 января погрузка шла вообще бешеным темпом: беспрерывным потоком поступали ящики с фото- и магнитофонной пленкой, контейнеры для хранения образцов, грунтовые трубки, лебедка, личные вещи участников экспедиции. Боб Дилл захватил с собой и закрепил на верхней палубе два мотороллера известной фирмы «Тоут-Гоут». Эти мотороллеры и прежде использовались в Мексике при знакомстве с отдаленными районами страны.
Команда «Дипстара» решила, что, поскольку во время перехода погружений не будет, в Сан-Лукас мы полетим на самолете и встретим судно там. Мы согласились с этим решением, так как могли провести несколько лишних часов в кругу близких, с которыми не будем видеться почти два месяца. Поздно вечером, отправляясь в трехдневный переход, отплыл «Бэрч-Тайд».
Теплым погожим утром 4 января мы направились в авиапорт, расположенный по ту сторону границы, в Тихуане, в 20 милях южнее Сан-Диего. К нам присоединился Андре, который покидал остров Сан-Клементе, чтобы встретить Рождество в кругу семьи. Андре должен выполнять обязанности оператора «Блюдца» во время погружений возле Сан-Лукаса и соседних с ним островов.
Мы стояли возле маленького шумного аэровокзала, ожидая, пока чиновники оформят транзитные визы. Доктор Дилл и доктор Карл Хаббс получили разрешение работать в территориальных водах Мексики. Доктор Хаббс, сотрудник института Скриппса, известный ихтиолог, должен участвовать в нескольких погружениях возле Ла-Хольи. Дилл и Хаббс любезно пригласили нескольких мексиканских специалистов посмотреть на наши операции и, если появится желание, принять в них участие. Официально мы считались туристами, поскольку не принадлежали к экипажу судна.
Наконец очередь пассажиров двинулась, и нас впустили на территорию аэропорта. Мы сели в самолет, прилетевший из Лос-Анджелеса. Полет должен был продолжаться два часа. Самолет выруливал на взлетную полосу, когда стюард принялся пересчитывать пассажиров. Вид у него был растерянный: очевидно, число пассажиров не соответствовало приведенному в списке. На середине взлетной полосы пилот сбросил газ и повернул машину в сторону аэропорта. Пассажиры переглядывались, смотрели в иллюминаторы, недовольно ворча при этом. Моторы стихли; к передней входной двери подкатили трап. В салон вошла пожилая крестьянка с бумажными мешками в руках. Ее забыли захватить. Вот что значит оказаться в чужой стране. Теперь взлетели без происшествий.
Самолет шел близ побережья. Местность была суровая. Я с минуты на минуту ожидал увидеть на вершинах гор снег: такие они были высокие и неприступные. Вода в Калифорнийском заливе оказалась голубой — совершать в нем погружения было бы настоящим удовольствием. Хотелось надеяться, что у мыса Сан-Лукас будет столь же приветливо. Я немного вздремнул, а когда проснулся, самолет делал разворот над гаванью Ла-Пас. Прежде чем пойти на посадку, пилоту пришлось миль на десять удалиться от аэродрома. Внизу расстилались заросли кактусов, мескита, кустарники. Самолет снова повернул в сторону аэродрома. Он летел на высоте всего нескольких сотен метров. Наконец колеса мягко коснулись посадочной полосы. Здание аэровокзала в Ла-Пасе оказалось небольшим, но уютным, с просторным открытым двориком. К нам подошел какой-то молодой человек в темных очках и спросил, не едем ли мы в Сан-Лукас. В руках у него был список с нашими именами.
— Прошу поторопиться,— проговорил он и жестом приказал носильщику принести наш багаж.— Мы должны немедленно ехать, пока не стемнело.
Нас ожидали пилоты воздушных такси, которые доставляли пассажиров с аэродрома в гостиницы на южной окраине Ла-Паса.
Мы шли вдоль выстроившихся в ряд красивых стройных двухмоторных машин. Одна из них дожидается нас, подумал я, но ошибся. Мы остановились перед обтянутым тканью одномоторным самолетом с высоко расположенными крыльями.
— Захвачу пятерых вместе с багажом,— сказал пилот.
Я решил, что он шутит, но когда подошли ближе, оказалось, что в самолете шесть мест и просторное помещение для багажа. Ларри, Джон, какой-то незнакомец, направлявшийся, видно, в ту же гостиницу, Вэл и я с опаской влезли внутрь. Вэл имел свидетельство на право управления самолетом, и я заметил, что он подозрительно осматривает самолет. Один Вэл весил добрую сотню килограммов. Я недоуменно смотрел на пилота: понимает ли он, что хочет делать. Но пилот говорил на хорошем «инглез», и судя по всему, был толковым, расторопным парнем. Как только последний чемодан засунули в багажник, пилот завел мотор; машина пробежала по короткой взлетной полосе, и тотчас был дан полный газ. Не было ни прогрева двигателя, ни мощного разгона, но не успели мы оглянуться, как самолет взвился словно реактивный истребитель и взял курс на юг. Вслед за нами летел другой белый одномоторный самолет. Третья машина, на которой находились остальные члены нашей группы, была двухмоторным самолетом фирмы «Сессна». Он обогнал нас и исчез в надвигающихся сумерках.
Внизу виднелся типичный для этой страны пейзаж. Слева возвышались горы, справа расстилался Тихий океан, в котором отражались последние лучи солнца. От самой Тихуаны не было видно следов жилья, и только сейчас мы заметили несколько строений. По мере того как мгла все дальше уходила на запад, стало различаться мерцание огоньков, разбросанных то там, то здесь. Под нами тянулась единственная дорога, шедшая из Ла-Паса, по ней медленно двигалась машина, освещая фарами путь. Самолет то поднимался, то опускался, подхватываемый воздушными потоками,— даже с шестью человеками на борту он казался легким как пушинка. Летчик что-то говорил по радио, но почти невозможно было разобрать что, скорее всего, из-за моих недостаточных познаний в испанском языке. Насколько я понял, он переговаривался с администрацией аэродрома или гостиницы, куда мы направлялись.
Между тем совсем стемнело. Мы с трудом различали какие-то огни и очертания горных вершин, по-видимому, неподалеку от воды. Самолет резко накренился и начал снижаться. Вскоре впереди показались огни. По кромке аэродрома также виднелись огни, только слишком тусклые. На мгновение на краю поля вспыхнули две автомобильные фары. В свете прожекторов нашего самолета видна стала земля. Самолет был еще слишком высоко. Пилот поднял закрылки, загудел зуммер, и машина начала терять высоту. Летчик до отказа прибавил газ, но было слишком поздно. Последние метра три мы падали камнем вниз. Однако самолет лишь дважды подпрыгнул и покатил, трясясь, по гравиевой посадочной дорожке. Пилот, сбивчиво говоря по-английски, извинился за плохую посадку. Было удивительно, что тяжело груженая машина так хорошо катилась по грунтовой, посыпанной гравием дорожке. Вслед за нами приземлился и второй самолет.
Спустя четверть часа мы ехали в открытых пикапах по окраине селения. Улицы его не освещались, но иногда в свете фар можно было разглядеть небольшой дом с соломенной крышей, в окне которого горела керосиновая лампа.
Двигаться по песчаной дороге было тяжело. Пыль стояла столбом. Вскоре, поднявшись по крутому склону холма, над которым нависло нагорье, мы добрались до «Гасиенды». Ярко освещенная гостиница имела весьма привлекательный вид. Мы здесь переночуем, а может, пробудем и дольше — пока не придет судно. День был долгим, и мы почувствовали, что очень голодны. Вместе с коллегами из лаборатории электроники и института Скриппса мы собрались в столовой. Казалось, что стоит глубокая ночь, хотя пробило только семь.
Владельцем гостиницы был некто Родригес, сын бывшего президента Мексики. Как и два других крупных отеля, этот отель обслуживал американцев — обычно любителей морского лова рыбы или же состоятельных туристов, ищущих заброшенные, уединенные уголки. «Гасиенду» выстроили год назад из местных материалов, точнее из шлакоблоков, изготовленных здешними мастерами. Полы были покрыты великолепными плитками, помещения украшены деревянными скульптурами и резьбой, выполненной местными умельцами. В гостинице могло разместиться человек 40—50, но в то время, кроме нас, находилось не более десятка гостей, потому что сезон еще не начался.
Пища оказалась хорошей и простой, но совсем не такой, какую можно было ожидать в подобной глуши. Мне грезились всяческие диковинные, экзотические яства, поэтому нетрудно представить мое разочарование, когда Джон Хаучен, сотрудник лаборатории электроники, стал объяснять:
— Почти все продукты доставляют сюда из Сан-Диего на частном самолете. Говорят, выходит дешевле, да и выбор продуктов лучше. Кроме того, люди, не привыкшие к мексиканской кухне, не так страдают от перемены стола. Но ты подожди, когда нас станут угощать здешним хлебом,— вот это настоящая мексиканская пища.
Джон был прав: хлеб местной выпечки оказался изумительным. Тут, кроме того, к столу подавали свежие фрукты. Особенно сладки и сочны были плоды дынного дерева. После обеда кое-кто из наших принялся играть в карты, но я устал и отправился на боковую. Зато поутру проснулся сразу после восхода солнца и к семи часам, когда открылась столовая, успел совершить небольшую прогулку вокруг гостиницы. Стояла она в живописном месте. Видны были гавань, суровые скалы полуострова и южная часть побережья Калифорнийского залива. Гостиница возвышалась на гребне в 30 метрах от воды. В узкой части гавани (там же начинался каньон Сан-Лукас) располагался рыбоконсервный завод. В Сан-Лукасе это основная отрасль промышленности, к тому же она получает правительственные субсидии. Рыба добывается в прибрежных районах, и возле длинного причала под разгрузкой всегда стоит рыболовецкое судно, а то и не одно. На заводе в разгар сезона занято 200—300 человек. Рыбоконсервный завод — как бы средоточение всей деятельности селения. Здесь находится местная электростанция, причал для заправки судов дизельным топливом и пресной водой; тут же установлен гудок, который служит жителям городка вместо колокола.
Само селение расположилось в лощине, стиснутой горами. Сразу за гостиницей тянулась грунтово-гравиевая полоса для посадки в дневное время принадлежавшего гостинице самолета, а также для частных машин. По другую сторону посадочной полосы простиралось поле, заросшее кактусами и мескитом, а чуть выше него начинались дома. Из окна гостиницы можно было разглядеть лишь несколько строений. Позавтракав яичницей с перцем (huevos con rancheros) и плодами дынного дерева, к которым подали домашние булочки, я готов был приняться (правда, без особого энтузиазма) за дело.
Я встретил Джона Хаучена, Дейва Мура, Джерри Уинтерера и Джо Каррея, с которыми собирался ехать в горы, поскольку тоже был геологом, хотя и успел с тех пор сменить несколько специальностей.
Остальные члены экипажа «Дипстара» еще спали. Мы не стали их будить и пешком отправились в селение, где возле магазина стали ждать машину. На полках магазина полно было всякой бакалеи, сушеных овощей и фруктов и каких-то странной формы предметов. Владельцем его был китаец. Он хозяйничал здесь с 1923 года, но теперь боʹ́льшую часть работы выполнял его сын. Мы стояли, прихлебывая refresca, a Джон тем временем пытался найти своего друга Кейта Росса, чтобы взять у него напрокат грузовик. Кейта не оказалось в городе. Пришлось вместо грузовика нанять легковую машину. Мы решили отправиться по приморскому шоссе до Сан-Хосе дель Кабо и провести там целый день. За все удовольствие с нас взяли только 14 долларов. Часов в 9 утра мы уже ехали в машине. Это был форд-седан образца примерно 1958 года.
Проехав по главной улице, миновали один из центров жизни местного общества. На самой окраине мы обнаружили зажиточное ранчо, принадлежавшее японцу, который снабжал овощами население городка. Японцу повезло: у него на ранчо был превосходный колодец, так что воды для поливки хватало. Пожалуй, они с китайцем-лавочником были здесь самыми состоятельными людьми.
Дорога оказалась такой узкой, что двум машинам было бы не разъехаться, если бы время от времени на ней не встречались участки пошире. Поверхность дороги в одних местах была словно гофрированной, в других — более ровной, но везде каменистой, поэтому средняя скорость составляла 20—25 миль в час. Шоссе то приближалось к берегу, то удалялось от него, сбегало вниз или карабкалось по прибрежным грядам холмов. Мы миновали широкую долину, по которой в период дождей к морю устремлялись потоки воды. Следы деятельности этих потоков предстали перед нами. Возле самого берега мы обнаружили выход коренных пород. Джо и Дейв попросили остановить машину, чтобы осмотреть этот любопытный участок. Они сделали несколько фотографий, на которых четко видна была слоистость пород.
Город Сан-Хосе дель Кабо находится километрах в сорока от Сан-Лукаса, но из-за ухабистой извилистой дороги расстояние это кажется больше. Он значительно крупнее Сан-Лукаса, это центр округа. В нем вместе с пригородами 11 000 жителей. В городе мощеные улицы, есть уличные фонари. Около половины двенадцатого мы добрались до городской площади и договорились с водителем встретиться через час. Джо и Дейв хотели купить вина, чтобы отвезти его потом домой в Калифорнию. В Сан-Лукасе вино не продавалось. Пока они ходили на местный винокуренный завод, мы с Джерри осматривали старинный, несколько примитивный собор, находящийся напротив, через площадь. На фронтоне храма изображена сцена нападения индейцев на миссионеров в 1734 году. Войдя внутрь, мы увидели грубую архитектуру, бедное убранство. Судя по всему, храм построен гораздо позднее события, увековеченного на нем. Однако в городе мы обнаружили много старых зданий, некоторые из них были возведены в 1680 году. Этот город в ранний период освоения района, прилегающего к заливу, был рыбацким селением и одним из центров цивилизации, но морским портом не стал из-за малых глубин и отсутствия гавани. В настоящее же время он превратился, в сущности, в центр сельскохозяйственного района.
Мы прошлись по торговым рядам, но в лавках ничто не привлекло нашего внимания: дешевенькие ткани, одеяла, посуда, скобяные изделия и предметы первой необходимости. Я надеялся найти какие-нибудь экзотические товары индейского или местного происхождения, но ничего этого не оказалось. Население покупало только новые, дешевые товары промышленного изготовления.
О здешних жителях я слышал любопытную историю. Некоторые обитатели прилегающего к Сан-Хосе дель Кабо района были слишком светлокожими и белокурыми, чтобы их можно было принять за мексиканцев. Да и имена они имели типично американские — Смит, Джонс и вроде того. Во время знаменитой золотой лихорадки 1849 года в Калифорнию с восточного побережья устремились старатели и искатели приключений. Они плыли на судах вокруг мыса Горн. Капитаном одного из таких судов был особенно бесчестный и подлый человек, занимавшийся темными делишками. Не желая лавировать вдоль побережья залива, он высадил на берег ничего не подозревающих людей — среди них были мужчины и несколько женщин. Очевидно, ему без труда удалось убедить полуграмотных людей в том, что «Сан-Франциско находится в-о-он за теми горами». По словам рассказчика, потомки этих поселенцев до сих пор живут в здешних местах. Правда, они ассимилировались с местным населением, но многие сохранили светлую окраску кожи и волос.
На следующее утро я снова встал рано. Посмотрев на юг, в сторону мыса, я увидел «Бэрч-Тайд», входящий в гавань точно по расписанию. Отдых закончился.
По плану мы в течение двух недель должны были работать вблизи Сан-Лукаса и в соседних с ним районах. После этого следовало перебраться к островам Трес-Мариас, находившимся в 300—400 милях к юго-востоку от Сан-Лукаса.
Пока судно проходило таможенный досмотр, американские чиновники оформляли разные документы, мы готовились перенести свои вещи на борт «Бэрч-Тайда». Судно ошвартовалось у причала рыбоконсервного завода. Вода была кристально чистой, виднелось множество рыбы. Даже тут, несмотря на отходы, сбрасываемые в море заводам, видимость в воде была превосходной. Каньон начинался неподалеку от пирса. Глубина тут составляла 30 метров. Далее каньон выходил за пределы гавани и тянулся вдоль отвесных прибрежных скал. Максимальная для «Ныряющего блюдца» глубина находилась менее чем в одной миле от завода.
К полудню мы перенесли на судно ручной багаж и оборудование, предназначавшиеся для ученых, которые пока остались в гостинице на берегу. Первое погружение предполагалось осуществить на участке, до которого от Сан-Лукаса было часа два ходу, поэтому мы решили подождать до следующего дня, 7 января.
Судно прибыло к банке Горда около 9 утра. Доктора Джозефа Каррея заинтересовала верхняя часть банки, расположенной примерно в 6 милях от берега. До поверхности воды она не доходила всего 14 метров. Чтобы получить эхограммы профиля соседних участков, судно сделало несколько галсов. Для промера глубины использовался эхолот, установленный специалистами из лаборатории электроники. Это был прецизионный эхолот — самописец PDR, последнее слово электронной техники. Благодаря этому прибору океанограф получал точную картину профиля дна. Когда на краю банки мы поставили контрольный буй и были готовы спустить «Блюдце» на воду, наступил полдень.
Люди, недостаточно хорошо знакомые с нашими операциями, часто удивлялись, почему мы так долго готовимся, в то время как само погружение длится каких-то четыре часа. Но ведь на то, чтобы добраться до места, изучить его, спустить «Блюдце» на воду, уходит не час и не два. Кроме того, важно предварительно промерить обследуемый район, чтобы не упустить из виду какие-то особенности рельефа и вся операция не оказалась бесполезной. Разумеется, у себя дома, в своих прибрежных водах, ученые произвели бы нужные промеры заранее, чтобы судно-база не теряло драгоценное время на это.
Джо Каррей объяснил Каноэ, что он хотел бы начать спуск на некотором расстоянии от берега и обследовать участок, где пологий склон внезапно обрывается, сменяясь неровной поверхностью. Его интересует, каким образом песчаные осадки переходят в илистые на более крутом склоне. Мы спустили «Блюдце» на воду при довольно спокойной поверхности моря. Глубина в месте спуска составляла 105 метров. Джо Томпсон и Андре, увидев, сколь прозрачна вода, не устояли перед соблазном и решили нырнуть с аквалангом. До сих пор легководолазным работам мы уделяли очень немного времени, да и то только в Сан-Клементе. «Блюдце» было освобождено от уз, привязывавших его к «Бэрч-Тайду», Джо и Андре стали погружаться, не отставая от аппарата. Мы с Джерри находились на «Шезаме» и видели, как поднимаются на поверхность пузырьки воздуха, выдыхаемого ими. По моим расчетам минут через 5 они должны были начать подъем. 7—8 минут спустя мы увидели их обоих на глубине 30—40 метров. Уже на поверхности Джо посмотрел на свой манометр: он всегда гордился тем, как мало воздуха он расходует. Прибор показывал, что использовано 98 килограммов на квадратный сантиметр. Затем Андре взглянул на свой прибор: он показывал всего 91 килограмм. Это значило, что оба не израсходовали и половины запаса. Чем же они, интересно, дышали?
— На какую глубину вы спустились вместе с «Блюдцем»? — поинтересовался я.
— Судя по моему глубиномеру,— усмехнулся Джо,— глубина составляла около 54 метров. Но глубиномер Андре показывал 66 метров. Наверно, мой прибор испорчен.
Я заметил, что Ларри расстроен — ему никак не удавалось научить нас подчиняться правилам: очень уж любил Джо погружаться на большую глубину. Правда, так как у него за плечами был обширный опыт, это обходилось без всяких происшествий.
Мы доставили аквалангистов на «Бэрч-Тайд» и повернули назад, взяв курс на юго-запад. Гидронавты сообщили, что не видят ничего, кроме плоского песчаного дна. Потратив около часа на поиски, они обнаружили в конце концов на глубине 175 метров полого уходящий вниз участок. В этой точке «Блюдце» застопорило ход. Мы медленно дрейфовали над аппаратом. В телефоне послышался характерный звук: это на «Блюдце» включили микрофон. Я повернул регулятор громкости.
— «Шезам», «Шезам», докладывает «Блюдце».
Мы переместились чуть севернее. По максимальной силе сигнала определили, что находимся как раз над ними.
— «Блюдце», «Блюдце», продолжайте доклад.
— У нас неполадки с силовым электродвигателем. Не можем заставить его работать. Пробовали все, но мотор вышел из строя. Возвращаемся.
Что же случилось на этот раз? Как досадно! Только добрались до участка, который хотели обследовать, и тут авария! Мы с удовольствием предоставили бы им возможность повторить погружение, когда удастся починить мотор, но, согласно условиям контракта, разработанного Фредом Спайсом и Томом Хортоном на основании опыта 1964 года, длительность погружения должна составлять минимум час. Если «Блюдце» оставалось под водой в течение часа, это значило, что условия контракта выполнены. Какие-либо неполадки обычно выявлялись гораздо раньше.
Гастон определил, что вышел из строя выключатель. Вскоре он сообщил Фреду о готовности «Блюдца» к погружению. Фред полагал, что, поскольку времени для погружения с очередным клиентом на борту все равно не останется, можно произвести тренировочное погружение. Он зашел в фургон, служивший канцелярией, где я беседовал с Джо Карреем, и сказал, что мне повезло и я могу ненадолго погрузиться. До меня сразу не дошло, что он сказал, — я слушал Джо. Подобно остальным членам нашей команды, я давно мечтал спуститься под воду. По словам Джо, «Блюдце» так и не добралось до нужного участка: слишком долго двигалось вдоль пологого песчаного дна, а сброс, который он искал, находился в стороне.
Когда мы беседовали, раздался громкий зловещий стук. Казалось, кто-то бьет по корпусу гигантским молотом. На палубе началась суета, и вскоре судно остановилось. Я стал выбираться наружу: Ларри говорил что-то насчет лопастей винта. «Но что же могло повредить винт?» — недоумевал я. Кен, спустившись за борт, очень скоро разобрался, в чем дело. Вал правого винта оказался сломанным. Короткий его конец вместе с винтом соскользнул и, выскочив из дейдвудной трубы, теперь упирался в перо руля. Вода вращала винт, и он немилосердно колотил по рулю. Ларри и Кен обмотали винт концом троса, спущенным за борт судовым механиком Джином.
Судно пошло в Сан-Лукас со скоростью всего 6 узлов: работала только левая машина. Для пользы дела следовало как можно раньше поставить судно на ремонт. Ближайший судостроительный завод находился на материке, в Масатлане. До порта мы добрались поздно вечером. Группа из института Скриппса решила вернуться в Сан-Диего, поскольку предполагалось, что на ремонт уйдет не меньше 5 дней.
Контрактом не была предусмотрена поломка судна, поэтому мы должны были, несмотря ни на что, произвести в этом месяце минимум 15 погружений. Если бы судно отремонтировали к семнадцатому, то, пожалуй, удалось бы выполнить такую программу.
На следующий вечер мы взяли курс на Масатлан, хотя капитан и слышал сообщение о том, что в открытой части залива ожидается неблагоприятная погода. Несмотря на сумерки, было видно, что волнение усиливается, поэтому Фред попросил нас закрепить по-штормовому оборудование на кормовой палубе. Кен Ланге принайтовал прочным тросом «Блюдце», а мы с Джерри закрепили бочки с бензином для подвесного мотора, бочки с маслом и баллоны с кислородом. Между тем на палубе «Бэрч-Тайда» уже гуляла вода, с кормы, через шпигаты, она стекала в море. Закончив все свои дела, мы собрались в большом фургоне и стали смотреть фильм. Джо Томпсону удалось взять напрокат несколько 16-миллиметровых звуковых фильмов, которые обычно показывали на судах рыболовной флотилии «Сан-Диего». «Бэрч-Тайд» качало сильнее. Мы не досмотрели до конца и первую часть типично ковбойской картины, а экран несколько раз побывал на полу фургона. Кино пришлось отменить. Несколько человек отправились в рулевую рубку посмотреть, что творится на море. Из-под прикрытия суши «Бэрч-Тайд» выходил в залив, где ветер, похоже, достигал штормовой силы. Часов в 10 я улегся спать.
Крен достигал всего 15—20°, но для плоскодонного судна это было слишком много, и, когда «Бэрч-Тайд» проваливался между волнами, ощущение было не из приятных. Меня одолевали сомнения, достаточно ли прочно приварены к палубе фургоны. Между тем судно едва двигалось вперед, делая, пожалуй, не более 4—5 узлов. Мы прошли 45 миль и находились в открытой части залива. До Масатлана оставалось 45 миль, так что надо было идти и идти.
Я поднялся, чтобы еще раз взглянуть на море: высокие волны громоздились одна на другую. Подчас, когда судно оказывалось во впадине, волна ударяла в фургон. По словам капитана, скорость ветра доходила до 25 метров в секунду. Решили вернуться: ведь если поломается и левая машина, мы окажемся в катастрофическом положении. Вскоре, очутившись под прикрытием берега, мы смогли заснуть, а к рассвету вернулись в Сан-Лукас.
Пока в Калифорнийском заливе бушевали ветры, мы проводили время в Сан-Лукасе. Эрл рассказал, что побывал на мексиканском судне ловцов креветок, которым тоже надо было добраться до Масатлана. Их капитан слышал сводку, в которой сообщалось, что в заливе скорость ветра достигает 45 метров в секунду. В защищенной гавани мы с трудом верили этому, ведь здесь стояла чудесная тихая погода.
Во время наших вынужденных каникул большинство из нас развлекались — купались или ходили под парусами, но Гастон целыми днями возился с кинокамерой.
Фред полагал, что вполне можно осуществить два тренировочных погружения на мелководье у края каньона Сан-Лукас, а также в восточной части гавани. Здесь «Бэрч-Тайд» мог бы маневрировать с большей безопасностью, чем вблизи скалистого берега. Управлять «Блюдцем» около неровной поверхности дна и фотографировать крутые стенки каньона было сложной операцией для Джо и Ларри.
Переход в Масатлан был приятнее, а море гораздо спокойнее, чем мы ожидали. Даже не верилось, что это те же места, где нас трепало несколько дней назад. В течение тридцати часов мы загорали, писали домой письма или выполняли судовые работы.
С одной стороны входа в гавань Масатлана возвышается громадная скала, покрытая скудной растительностью. Входной канал узкий и длинный, южнее его расположен волнолом. Город находится в долине, в 3—4 милях от входа, а в 20—30 милях начинается скалистое плоскогорье. Когда мы стали приближаться к многочисленным длинным причалам, перед нами открылся большой торговый порт. Повсюду виднелись верфи, строящие крупные и малые суда. Выяснилось, что все причалы заняты или зарезервированы, поэтому пришлось стать на якорь в стороне от фарватера, в нескольких сотнях метров от берега. В тот же вечер после ужина все, кто был свободен, в несколько заходов перебрались на «Шезаме» на берег.
Фреда и Эрла мы встретили в одном из крупных отелей на набережной. Они только что разговаривали с балтиморской конторой и сообщили о порядке ремонтных работ. Запасной вал для «Бэрч-Тайда» переправлялся на машине из Нового Орлеана к границе, откуда его доставят по железной дороге. К концу недели он будет на судоремонтном заводе. Чарли Дженкинс, наш балтиморский босс, воспользовался этим, чтобы обсудить со мной и Фредом планы на будущее и выслушать отчет о проделанном. На другой день мы должны были вернуться назад. Я обрадовался возможности побывать дома, в Штатах, и в то же время было жаль, что не смогу как следует рассмотреть Масатлан. Рано утром я отправился на берег за покупками. На здешнем рынке, типичном для большинства мексиканских селений и городов, повсюду в киосках продавали посуду, ткани, веники, корзины, какие-то диковинные сушеные фрукты. Текстильные и кожаные изделия были хорошего качества, хорошего покроя, такой товар не купишь в пограничных городках, где магазины забиты всяким барахлом. Я нашел сандалии, какие давно искал,— я видел их на жителях Сан-Лукаса, но купить там не смог. У них были кожаные стельки, а подошва из старых автопокрышек. Такая обувь очень удобна на мокрой палубе судна. Приобрел несколько самодельных деревянных ложек, щетки и всякие полезные и искусно сработанные мелочи, которые обошлись мне меньше доллара. Кроме того, я купил еще одну пару сандалий за 2 доллара 20 центов. Не так плохо, сказал бы Гастон. Я быстро осмотрел главную часть рынка, где в лавках мясников висели туши, мельком взглянул на горы всяких съестных припасов. В воздухе преобладала странная смесь запахов — специй, корзин, кожи, человеческого тела. Фрукты выглядели соблазнительно. Проходя мимо лотошника, торговавшего ананасами, я встал в очередь. Женщина, стоявшая впереди, посыпала ломтик ананаса чем-то похожим на корицу. Я последовал ее примеру.
— Lo mismo, — обратился я к торговцу в белом фартуке, — Y combien?
— Si, senor, es cuarenta centavos, — ответил тот. — Y es muy bueno!
Я чувствовал себя знатоком местных яств. С наслаждением впился я зубами в толстый ломоть ананаса, обильно посыпанный корицей. Однако оказалось, что это не корица, а перец! Да такой злой, какого я сроду не пробовал. Разве могло быть иначе? Я должен был бы знать: мексиканцы предпочитают сладкому острое.
В тот же день мы с Фредом полетели в Балтимору. Вернуться на судно я собирался через десять дней, когда оно после ремонта придет в Сан-Лукас.
Решено было осуществить намеченные у Коста де Наярит и Сан-Лукаса погружения, передвинув программу работ, зарезервированных другим крупным клиентом — лабораторией гидроакустики ВМФ. В Мексике нам предстояло проработать еще целый месяц. Если ремонт будет закончен, в следующий понедельник судно пойдет к побережью штата Наярит, где Джо Каррей произведет несколько погружений. Когда наш самолет кружил над гаванью, я успел заметить судно, стоящее на якоре. Далеко на запад простирался Тихий океан. Самолет взял курс на юг, на горизонте различались низкие острова. Я решил, что это и есть Трес-Мариас, куда должны отправиться через неделю наши друзья.
В Балтиморе выяснилось, что я буду вознагражден за упущенную возможность участвовать в следующем этапе операции с «Блюдцем» поездкой на 4—5 дней в Пуэрто-Рико и Сен-Круа. Высказывалось предположение использовать этот район в качестве испытательного полигона для аппарата «Дипстар DS-4000», поэтому мне поручили обследовать его.
Время, отведенное для осуществления программы «Ныряющее блюдце-65», наполовину было израсходовано. Мы понимали, что, выполнив условия контракта, а также (что было еще более важно) удовлетворив нужды наших индивидуальных клиентов, мы доказали бы, что сдавать в аренду подводный аппарат — дело не только возможное, но и выгодное. Мы и так успели сделать многое: осуществили ряд новых операций, совершили большое количество погружений и исследовали больший район, чем какая-либо другая группа подводных исследователей. Однако довольствоваться достигнутым не стоило. Надо было работать и работать.
Ихтиологи в еще большей степени, чем геологи, используют фотосъемку, так как она служит им основным способом сбора информации. Для того чтобы определять размеры рыб и иных организмов, использовали фотоаппарат с двумя линзами, хотя я и сомневаюсь, что пользоваться им следовало так, как делал это Джо. Ему удалось отрегулировать наводку линзы с ближней фокусировкой таким образом, что фокусировка обеих линз становилась приблизительно одинаковой. При этом получалась камера как бы для стереоскопической съемки предметов на расстоянии около 80 сантиметров, а не для получения двух отдельных фотографий с расстояния 1 и 3 метров. По-настоящему овладеть стереофотографией нам не удалось, но все-таки даже при этом примитивном способе ученый получал возможность хотя бы приблизительно определить величину объектов наблюдения.
Геологи занимались фотографированием предметов на расстоянии от 1,5 до 2,0 метров в зависимости от освещения и видимости. Надо сказать, что при стереосъемке значительно ухудшалось качество фотографий. Джо Томпсон проклинал тот день, когда Андре показал ему, как надо регулировать наводку линзы для производства стереосъемки. Как назло, едва он налаживал камеру для биологов, как оказывалось, что в следующий раз погружаются геологи и надо спешно перестраивать аппаратуру. Проходя мимо фургона, служившего фотолабораторией, можно было слышать, как бранится бедняга Джо, налаживая фотокамеры. Сделать это было не так-то просто, особенно если на море волнение.
Последняя в 1964 году рабочая неделя закончилась благополучно. Доктор Шепард совершил погружение южнее головной части каньона Скриппс, отметив там увеличение осадков по сравнению с февралем того же года. Он заставил Каноэ забраться в такую узкую часть каньона, что были серьезно повреждены счетчик скорости течений и часть пластмассового обтекателя. Это случилось, когда аппарат оказался под нависшим склоном. Вслед за Шепардом погружался доктор Эрик Бархем, сотрудник лаборатории электроники, сделавший ряд уникальных наблюдений в глубоководном рассеивающем слое (ГРС) — слое, который океанографы долго и безуспешно пытались исследовать. ГРС хорошо знаком всякому, кто следил за работой судового эхолота. Не раз вахтенные помощники на торговых судах, утомившись за день, поднимали ночью тревогу, завидев на ленте самописца дно, в то время как по карте тут должны были находиться значительные глубины. С каким облегчением они узнавали, что это «ложное дно» и эхо-сигналы отражались от слоя, рассеивающего звук. Слой этот состоит из бесчисленных мелких рыб и беспозвоночных организмов, он перемещается в зависимости от времени суток и влияет на показания гидролокаторных установок. Ученые из лаборатории электроники ставили целью лучше изучить ГРС. Подобного рода наблюдения на «Блюдце» представляли собой подготовительный этап для производства ряда погружений, которые доктор Бархем намеревался осуществить в мексиканских водах.
К концу года мы подсчитали, что за два месяца совершили 46 погружений, в том числе несколько учебных. Согласно контракту, мы должны были обеспечить минимум 15 погружений в месяц. При большем числе компания получала премиальные, а для ученых средняя стоимость аренды «Блюдца» уменьшалась. Нам удалось решить большую часть задач, интересовавших ученых и инженеров, при этом мы накопили достаточно обширный опыт. Серьезных аварий и неполадок у нас не было, а общая система работ оказалась вполне надежной и безопасной.
Об одном из погружений рассказывалось в газетной сенсационной статье. По правде говоря, тревожные минуты бывали. Такой случай произошел во время первого ночного погружения, когда мы работали еще на «Хью-Тайде». Доктору Э. X. Фейгеру, морскому биологу, сотруднику института Скриппса, необходимо было в ночные часы произвести наблюдения за живыми организмами мористее Ла-Хольи, чтобы сопоставить их деятельность в разное время суток. Для этого погружения Фред Уиллетт приобрел маячок-мигалку, испускающий свет большой силы, чтобы обнаруживать «Блюдце» после всплытия на поверхность. Доктор Фейгер много раз участвовал в погружениях, хорошо представлял себе трудности подводной фотографии и знал об эффекте рассеяния света. Он попросил, если возможно, установить боковое освещение, чтобы улучшить обзор и уменьшить рассеивание. Гастон установил прожектор мощностью в 200 ватт на металлический уголок, привинченный к правому крылу обтекателя. Погружение началось около 11 часов вечера. Для контроля в месте спуска поставили буй. Мы с Ларри, находясь на дежурном катере, время от времени выслушивали примерно такие донесения обитателей «Блюдца»: «Рыбы очень мало, доктор Фейгер скучает». Катер дрейфовал как раз над аппаратом. Море было гладким, как стекло. «Блюдце» в это время плавно поднималось вверх по склону. Каноэ объявил, что они сбросили груз и что аппарат находится на глубине около 130 метров. Мы подождали несколько минут. Потом еще.
— Пора бы им уже появиться на поверхности, — проговорил Ларри, осматриваясь вокруг: не видно ли маячка-мигалки?
— Я все еще слышу звуки гидролокатора. А ты тоже?
— Ага. Странное дело. Что бы могло это значить?
Спустя некоторое время в телефоне мы услышали спокойный голос Каноэ.
— Говорит «Блюдце». Говорит «Блюдце». Мы в ловушке. Похоже, запутались в тросе или кабеле. Возможно, это буйреп.
Мы передали сообщение на «Хью-Тайд».
Потом доктор Фейгер попросил нас потянуть за буйреп. Мы двинулись к бую, не совсем понимая, чего он хочет и каким образом легкий якорь, держащий буй, мешает всплытию «Блюдца». Каноэ сказал, что они находятся на глубине 80 метров.
Мы стали ждать развития событий, не уверенные в том, что удастся спуститься на такую глубину с аквалангом. Дело почти безнадежное, решили мы, у нас нет оснащения, необходимого для погружения на большие глубины. Часов двадцать обитатели аппарата смогут продержаться... Пока нас обуревали такие жуткие мысли, рядом послышался всплеск. Все увидели вспыхивающий маячок. То было «Блюдце». Двигалось оно как-то странно: кормовая часть задиралась кверху. Когда приблизился «Хью-Тайд» и краном вытащил аппарат из воды, я осветил фонариком его днище: аварийного груза не было.
Уже на борту «Хью-Тайда» из рассказа Каноэ и доктора Фейгера мы восстановили картину происшедшего. «Блюдце», медленно поднимаясь по склону, запуталось в одном из тросов, которые обнаружил еще раньше доктор Инман. Трос зацепился за металлический уголок с укрепленным на нем прожектором. Каноэ заметил, что, когда сбросили груз, некоторое время аппарат поднимался, а потом остановился. Глубина достигала примерно 60 метров, когда они выбрали слабину троса. И тут гидронавты очутились в ловушке. Чего только он не предпринимал, чтобы вырваться из нее!
Члены экипажа не имели представления о том, что же их держит, поскольку кронштейн находился вне поля зрения. Каноэ решил сбросить аварийный груз, хотя и понимал, что при резком рывке аппарат может получить значительные повреждения. Но оказалось, что оторвался только кронштейн, сам же аппарат нисколько не пострадал. Папаша Нептун довольствовался прожектором да 180 килограммами свинца. «Блюдце» и его обитатели целыми и невредимыми выбрались на поверхность.
Это доказывало, что «Блюдце» оснащено надежной системой, обеспечивающей экстренное всплытие, но впредь мы решили более тщательно продумывать, какого рода приборы можно устанавливать на корпусе аппарата. В районе каньонов Скриппс — Ла-Холья «Блюдце» могло застрять на дне или у склона.
Позднее, всесторонне обсудив происшествие, мы решили установить внутри «Блюдца» дополнительный баллон с суточным запасом кислорода. Окажись аппарат опять в ловушке, люди смогут продержаться до подхода спасательного судна. Большой запас кислорода необходим был и потому, что мы намеревались работать далеко от Штатов, у Мексиканского побережья. Применяемый же на флоте водолазный колокол Мак-Канна можно использовать лишь на глубинах до 240 метров. Кроме того, «Блюдце» снабдили контрольным буем, который, всплыв на поверхность, укажет местонахождение подводного аппарата.
Согласно программе, «Бэрч-Тайд» должен был сняться с якоря 2 января и взять курс на мыс Сан-Лукас в Калифорнийском заливе, пройдя при этом 800 миль. В течение последней недели декабря ученые и техники института Скриппса и лаборатории электроники переносили на борт судна всевозможную аппаратуру, которая потребуется новой экспедиции. А вечером 2 января погрузка шла вообще бешеным темпом: беспрерывным потоком поступали ящики с фото- и магнитофонной пленкой, контейнеры для хранения образцов, грунтовые трубки, лебедка, личные вещи участников экспедиции. Боб Дилл захватил с собой и закрепил на верхней палубе два мотороллера известной фирмы «Тоут-Гоут». Эти мотороллеры и прежде использовались в Мексике при знакомстве с отдаленными районами страны.
Команда «Дипстара» решила, что, поскольку во время перехода погружений не будет, в Сан-Лукас мы полетим на самолете и встретим судно там. Мы согласились с этим решением, так как могли провести несколько лишних часов в кругу близких, с которыми не будем видеться почти два месяца. Поздно вечером, отправляясь в трехдневный переход, отплыл «Бэрч-Тайд».
Теплым погожим утром 4 января мы направились в авиапорт, расположенный по ту сторону границы, в Тихуане, в 20 милях южнее Сан-Диего. К нам присоединился Андре, который покидал остров Сан-Клементе, чтобы встретить Рождество в кругу семьи. Андре должен выполнять обязанности оператора «Блюдца» во время погружений возле Сан-Лукаса и соседних с ним островов.
Мы стояли возле маленького шумного аэровокзала, ожидая, пока чиновники оформят транзитные визы. Доктор Дилл и доктор Карл Хаббс получили разрешение работать в территориальных водах Мексики. Доктор Хаббс, сотрудник института Скриппса, известный ихтиолог, должен участвовать в нескольких погружениях возле Ла-Хольи. Дилл и Хаббс любезно пригласили нескольких мексиканских специалистов посмотреть на наши операции и, если появится желание, принять в них участие. Официально мы считались туристами, поскольку не принадлежали к экипажу судна.
Наконец очередь пассажиров двинулась, и нас впустили на территорию аэропорта. Мы сели в самолет, прилетевший из Лос-Анджелеса. Полет должен был продолжаться два часа. Самолет выруливал на взлетную полосу, когда стюард принялся пересчитывать пассажиров. Вид у него был растерянный: очевидно, число пассажиров не соответствовало приведенному в списке. На середине взлетной полосы пилот сбросил газ и повернул машину в сторону аэропорта. Пассажиры переглядывались, смотрели в иллюминаторы, недовольно ворча при этом. Моторы стихли; к передней входной двери подкатили трап. В салон вошла пожилая крестьянка с бумажными мешками в руках. Ее забыли захватить. Вот что значит оказаться в чужой стране. Теперь взлетели без происшествий.
Самолет шел близ побережья. Местность была суровая. Я с минуты на минуту ожидал увидеть на вершинах гор снег: такие они были высокие и неприступные. Вода в Калифорнийском заливе оказалась голубой — совершать в нем погружения было бы настоящим удовольствием. Хотелось надеяться, что у мыса Сан-Лукас будет столь же приветливо. Я немного вздремнул, а когда проснулся, самолет делал разворот над гаванью Ла-Пас. Прежде чем пойти на посадку, пилоту пришлось миль на десять удалиться от аэродрома. Внизу расстилались заросли кактусов, мескита, кустарники. Самолет снова повернул в сторону аэродрома. Он летел на высоте всего нескольких сотен метров. Наконец колеса мягко коснулись посадочной полосы. Здание аэровокзала в Ла-Пасе оказалось небольшим, но уютным, с просторным открытым двориком. К нам подошел какой-то молодой человек в темных очках и спросил, не едем ли мы в Сан-Лукас. В руках у него был список с нашими именами.
— Прошу поторопиться,— проговорил он и жестом приказал носильщику принести наш багаж.— Мы должны немедленно ехать, пока не стемнело.
Нас ожидали пилоты воздушных такси, которые доставляли пассажиров с аэродрома в гостиницы на южной окраине Ла-Паса.
Мы шли вдоль выстроившихся в ряд красивых стройных двухмоторных машин. Одна из них дожидается нас, подумал я, но ошибся. Мы остановились перед обтянутым тканью одномоторным самолетом с высоко расположенными крыльями.
— Захвачу пятерых вместе с багажом,— сказал пилот.
Я решил, что он шутит, но когда подошли ближе, оказалось, что в самолете шесть мест и просторное помещение для багажа. Ларри, Джон, какой-то незнакомец, направлявшийся, видно, в ту же гостиницу, Вэл и я с опаской влезли внутрь. Вэл имел свидетельство на право управления самолетом, и я заметил, что он подозрительно осматривает самолет. Один Вэл весил добрую сотню килограммов. Я недоуменно смотрел на пилота: понимает ли он, что хочет делать. Но пилот говорил на хорошем «инглез», и судя по всему, был толковым, расторопным парнем. Как только последний чемодан засунули в багажник, пилот завел мотор; машина пробежала по короткой взлетной полосе, и тотчас был дан полный газ. Не было ни прогрева двигателя, ни мощного разгона, но не успели мы оглянуться, как самолет взвился словно реактивный истребитель и взял курс на юг. Вслед за нами летел другой белый одномоторный самолет. Третья машина, на которой находились остальные члены нашей группы, была двухмоторным самолетом фирмы «Сессна». Он обогнал нас и исчез в надвигающихся сумерках.
Внизу виднелся типичный для этой страны пейзаж. Слева возвышались горы, справа расстилался Тихий океан, в котором отражались последние лучи солнца. От самой Тихуаны не было видно следов жилья, и только сейчас мы заметили несколько строений. По мере того как мгла все дальше уходила на запад, стало различаться мерцание огоньков, разбросанных то там, то здесь. Под нами тянулась единственная дорога, шедшая из Ла-Паса, по ней медленно двигалась машина, освещая фарами путь. Самолет то поднимался, то опускался, подхватываемый воздушными потоками,— даже с шестью человеками на борту он казался легким как пушинка. Летчик что-то говорил по радио, но почти невозможно было разобрать что, скорее всего, из-за моих недостаточных познаний в испанском языке. Насколько я понял, он переговаривался с администрацией аэродрома или гостиницы, куда мы направлялись.
Между тем совсем стемнело. Мы с трудом различали какие-то огни и очертания горных вершин, по-видимому, неподалеку от воды. Самолет резко накренился и начал снижаться. Вскоре впереди показались огни. По кромке аэродрома также виднелись огни, только слишком тусклые. На мгновение на краю поля вспыхнули две автомобильные фары. В свете прожекторов нашего самолета видна стала земля. Самолет был еще слишком высоко. Пилот поднял закрылки, загудел зуммер, и машина начала терять высоту. Летчик до отказа прибавил газ, но было слишком поздно. Последние метра три мы падали камнем вниз. Однако самолет лишь дважды подпрыгнул и покатил, трясясь, по гравиевой посадочной дорожке. Пилот, сбивчиво говоря по-английски, извинился за плохую посадку. Было удивительно, что тяжело груженая машина так хорошо катилась по грунтовой, посыпанной гравием дорожке. Вслед за нами приземлился и второй самолет.
Спустя четверть часа мы ехали в открытых пикапах по окраине селения. Улицы его не освещались, но иногда в свете фар можно было разглядеть небольшой дом с соломенной крышей, в окне которого горела керосиновая лампа.
Двигаться по песчаной дороге было тяжело. Пыль стояла столбом. Вскоре, поднявшись по крутому склону холма, над которым нависло нагорье, мы добрались до «Гасиенды». Ярко освещенная гостиница имела весьма привлекательный вид. Мы здесь переночуем, а может, пробудем и дольше — пока не придет судно. День был долгим, и мы почувствовали, что очень голодны. Вместе с коллегами из лаборатории электроники и института Скриппса мы собрались в столовой. Казалось, что стоит глубокая ночь, хотя пробило только семь.
Владельцем гостиницы был некто Родригес, сын бывшего президента Мексики. Как и два других крупных отеля, этот отель обслуживал американцев — обычно любителей морского лова рыбы или же состоятельных туристов, ищущих заброшенные, уединенные уголки. «Гасиенду» выстроили год назад из местных материалов, точнее из шлакоблоков, изготовленных здешними мастерами. Полы были покрыты великолепными плитками, помещения украшены деревянными скульптурами и резьбой, выполненной местными умельцами. В гостинице могло разместиться человек 40—50, но в то время, кроме нас, находилось не более десятка гостей, потому что сезон еще не начался.
Пища оказалась хорошей и простой, но совсем не такой, какую можно было ожидать в подобной глуши. Мне грезились всяческие диковинные, экзотические яства, поэтому нетрудно представить мое разочарование, когда Джон Хаучен, сотрудник лаборатории электроники, стал объяснять:
— Почти все продукты доставляют сюда из Сан-Диего на частном самолете. Говорят, выходит дешевле, да и выбор продуктов лучше. Кроме того, люди, не привыкшие к мексиканской кухне, не так страдают от перемены стола. Но ты подожди, когда нас станут угощать здешним хлебом,— вот это настоящая мексиканская пища.
Джон был прав: хлеб местной выпечки оказался изумительным. Тут, кроме того, к столу подавали свежие фрукты. Особенно сладки и сочны были плоды дынного дерева. После обеда кое-кто из наших принялся играть в карты, но я устал и отправился на боковую. Зато поутру проснулся сразу после восхода солнца и к семи часам, когда открылась столовая, успел совершить небольшую прогулку вокруг гостиницы. Стояла она в живописном месте. Видны были гавань, суровые скалы полуострова и южная часть побережья Калифорнийского залива. Гостиница возвышалась на гребне в 30 метрах от воды. В узкой части гавани (там же начинался каньон Сан-Лукас) располагался рыбоконсервный завод. В Сан-Лукасе это основная отрасль промышленности, к тому же она получает правительственные субсидии. Рыба добывается в прибрежных районах, и возле длинного причала под разгрузкой всегда стоит рыболовецкое судно, а то и не одно. На заводе в разгар сезона занято 200—300 человек. Рыбоконсервный завод — как бы средоточение всей деятельности селения. Здесь находится местная электростанция, причал для заправки судов дизельным топливом и пресной водой; тут же установлен гудок, который служит жителям городка вместо колокола.
Само селение расположилось в лощине, стиснутой горами. Сразу за гостиницей тянулась грунтово-гравиевая полоса для посадки в дневное время принадлежавшего гостинице самолета, а также для частных машин. По другую сторону посадочной полосы простиралось поле, заросшее кактусами и мескитом, а чуть выше него начинались дома. Из окна гостиницы можно было разглядеть лишь несколько строений. Позавтракав яичницей с перцем (huevos con rancheros) и плодами дынного дерева, к которым подали домашние булочки, я готов был приняться (правда, без особого энтузиазма) за дело.
Я встретил Джона Хаучена, Дейва Мура, Джерри Уинтерера и Джо Каррея, с которыми собирался ехать в горы, поскольку тоже был геологом, хотя и успел с тех пор сменить несколько специальностей.
Остальные члены экипажа «Дипстара» еще спали. Мы не стали их будить и пешком отправились в селение, где возле магазина стали ждать машину. На полках магазина полно было всякой бакалеи, сушеных овощей и фруктов и каких-то странной формы предметов. Владельцем его был китаец. Он хозяйничал здесь с 1923 года, но теперь боʹ́льшую часть работы выполнял его сын. Мы стояли, прихлебывая refresca, a Джон тем временем пытался найти своего друга Кейта Росса, чтобы взять у него напрокат грузовик. Кейта не оказалось в городе. Пришлось вместо грузовика нанять легковую машину. Мы решили отправиться по приморскому шоссе до Сан-Хосе дель Кабо и провести там целый день. За все удовольствие с нас взяли только 14 долларов. Часов в 9 утра мы уже ехали в машине. Это был форд-седан образца примерно 1958 года.
Проехав по главной улице, миновали один из центров жизни местного общества. На самой окраине мы обнаружили зажиточное ранчо, принадлежавшее японцу, который снабжал овощами население городка. Японцу повезло: у него на ранчо был превосходный колодец, так что воды для поливки хватало. Пожалуй, они с китайцем-лавочником были здесь самыми состоятельными людьми.
Дорога оказалась такой узкой, что двум машинам было бы не разъехаться, если бы время от времени на ней не встречались участки пошире. Поверхность дороги в одних местах была словно гофрированной, в других — более ровной, но везде каменистой, поэтому средняя скорость составляла 20—25 миль в час. Шоссе то приближалось к берегу, то удалялось от него, сбегало вниз или карабкалось по прибрежным грядам холмов. Мы миновали широкую долину, по которой в период дождей к морю устремлялись потоки воды. Следы деятельности этих потоков предстали перед нами. Возле самого берега мы обнаружили выход коренных пород. Джо и Дейв попросили остановить машину, чтобы осмотреть этот любопытный участок. Они сделали несколько фотографий, на которых четко видна была слоистость пород.
Город Сан-Хосе дель Кабо находится километрах в сорока от Сан-Лукаса, но из-за ухабистой извилистой дороги расстояние это кажется больше. Он значительно крупнее Сан-Лукаса, это центр округа. В нем вместе с пригородами 11 000 жителей. В городе мощеные улицы, есть уличные фонари. Около половины двенадцатого мы добрались до городской площади и договорились с водителем встретиться через час. Джо и Дейв хотели купить вина, чтобы отвезти его потом домой в Калифорнию. В Сан-Лукасе вино не продавалось. Пока они ходили на местный винокуренный завод, мы с Джерри осматривали старинный, несколько примитивный собор, находящийся напротив, через площадь. На фронтоне храма изображена сцена нападения индейцев на миссионеров в 1734 году. Войдя внутрь, мы увидели грубую архитектуру, бедное убранство. Судя по всему, храм построен гораздо позднее события, увековеченного на нем. Однако в городе мы обнаружили много старых зданий, некоторые из них были возведены в 1680 году. Этот город в ранний период освоения района, прилегающего к заливу, был рыбацким селением и одним из центров цивилизации, но морским портом не стал из-за малых глубин и отсутствия гавани. В настоящее же время он превратился, в сущности, в центр сельскохозяйственного района.
Мы прошлись по торговым рядам, но в лавках ничто не привлекло нашего внимания: дешевенькие ткани, одеяла, посуда, скобяные изделия и предметы первой необходимости. Я надеялся найти какие-нибудь экзотические товары индейского или местного происхождения, но ничего этого не оказалось. Население покупало только новые, дешевые товары промышленного изготовления.
О здешних жителях я слышал любопытную историю. Некоторые обитатели прилегающего к Сан-Хосе дель Кабо района были слишком светлокожими и белокурыми, чтобы их можно было принять за мексиканцев. Да и имена они имели типично американские — Смит, Джонс и вроде того. Во время знаменитой золотой лихорадки 1849 года в Калифорнию с восточного побережья устремились старатели и искатели приключений. Они плыли на судах вокруг мыса Горн. Капитаном одного из таких судов был особенно бесчестный и подлый человек, занимавшийся темными делишками. Не желая лавировать вдоль побережья залива, он высадил на берег ничего не подозревающих людей — среди них были мужчины и несколько женщин. Очевидно, ему без труда удалось убедить полуграмотных людей в том, что «Сан-Франциско находится в-о-он за теми горами». По словам рассказчика, потомки этих поселенцев до сих пор живут в здешних местах. Правда, они ассимилировались с местным населением, но многие сохранили светлую окраску кожи и волос.
На следующее утро я снова встал рано. Посмотрев на юг, в сторону мыса, я увидел «Бэрч-Тайд», входящий в гавань точно по расписанию. Отдых закончился.
По плану мы в течение двух недель должны были работать вблизи Сан-Лукаса и в соседних с ним районах. После этого следовало перебраться к островам Трес-Мариас, находившимся в 300—400 милях к юго-востоку от Сан-Лукаса.
Пока судно проходило таможенный досмотр, американские чиновники оформляли разные документы, мы готовились перенести свои вещи на борт «Бэрч-Тайда». Судно ошвартовалось у причала рыбоконсервного завода. Вода была кристально чистой, виднелось множество рыбы. Даже тут, несмотря на отходы, сбрасываемые в море заводам, видимость в воде была превосходной. Каньон начинался неподалеку от пирса. Глубина тут составляла 30 метров. Далее каньон выходил за пределы гавани и тянулся вдоль отвесных прибрежных скал. Максимальная для «Ныряющего блюдца» глубина находилась менее чем в одной миле от завода.
К полудню мы перенесли на судно ручной багаж и оборудование, предназначавшиеся для ученых, которые пока остались в гостинице на берегу. Первое погружение предполагалось осуществить на участке, до которого от Сан-Лукаса было часа два ходу, поэтому мы решили подождать до следующего дня, 7 января.
Судно прибыло к банке Горда около 9 утра. Доктора Джозефа Каррея заинтересовала верхняя часть банки, расположенной примерно в 6 милях от берега. До поверхности воды она не доходила всего 14 метров. Чтобы получить эхограммы профиля соседних участков, судно сделало несколько галсов. Для промера глубины использовался эхолот, установленный специалистами из лаборатории электроники. Это был прецизионный эхолот — самописец PDR, последнее слово электронной техники. Благодаря этому прибору океанограф получал точную картину профиля дна. Когда на краю банки мы поставили контрольный буй и были готовы спустить «Блюдце» на воду, наступил полдень.
Люди, недостаточно хорошо знакомые с нашими операциями, часто удивлялись, почему мы так долго готовимся, в то время как само погружение длится каких-то четыре часа. Но ведь на то, чтобы добраться до места, изучить его, спустить «Блюдце» на воду, уходит не час и не два. Кроме того, важно предварительно промерить обследуемый район, чтобы не упустить из виду какие-то особенности рельефа и вся операция не оказалась бесполезной. Разумеется, у себя дома, в своих прибрежных водах, ученые произвели бы нужные промеры заранее, чтобы судно-база не теряло драгоценное время на это.
Джо Каррей объяснил Каноэ, что он хотел бы начать спуск на некотором расстоянии от берега и обследовать участок, где пологий склон внезапно обрывается, сменяясь неровной поверхностью. Его интересует, каким образом песчаные осадки переходят в илистые на более крутом склоне. Мы спустили «Блюдце» на воду при довольно спокойной поверхности моря. Глубина в месте спуска составляла 105 метров. Джо Томпсон и Андре, увидев, сколь прозрачна вода, не устояли перед соблазном и решили нырнуть с аквалангом. До сих пор легководолазным работам мы уделяли очень немного времени, да и то только в Сан-Клементе. «Блюдце» было освобождено от уз, привязывавших его к «Бэрч-Тайду», Джо и Андре стали погружаться, не отставая от аппарата. Мы с Джерри находились на «Шезаме» и видели, как поднимаются на поверхность пузырьки воздуха, выдыхаемого ими. По моим расчетам минут через 5 они должны были начать подъем. 7—8 минут спустя мы увидели их обоих на глубине 30—40 метров. Уже на поверхности Джо посмотрел на свой манометр: он всегда гордился тем, как мало воздуха он расходует. Прибор показывал, что использовано 98 килограммов на квадратный сантиметр. Затем Андре взглянул на свой прибор: он показывал всего 91 килограмм. Это значило, что оба не израсходовали и половины запаса. Чем же они, интересно, дышали?
— На какую глубину вы спустились вместе с «Блюдцем»? — поинтересовался я.
— Судя по моему глубиномеру,— усмехнулся Джо,— глубина составляла около 54 метров. Но глубиномер Андре показывал 66 метров. Наверно, мой прибор испорчен.
Я заметил, что Ларри расстроен — ему никак не удавалось научить нас подчиняться правилам: очень уж любил Джо погружаться на большую глубину. Правда, так как у него за плечами был обширный опыт, это обходилось без всяких происшествий.
Мы доставили аквалангистов на «Бэрч-Тайд» и повернули назад, взяв курс на юго-запад. Гидронавты сообщили, что не видят ничего, кроме плоского песчаного дна. Потратив около часа на поиски, они обнаружили в конце концов на глубине 175 метров полого уходящий вниз участок. В этой точке «Блюдце» застопорило ход. Мы медленно дрейфовали над аппаратом. В телефоне послышался характерный звук: это на «Блюдце» включили микрофон. Я повернул регулятор громкости.
— «Шезам», «Шезам», докладывает «Блюдце».
Мы переместились чуть севернее. По максимальной силе сигнала определили, что находимся как раз над ними.
— «Блюдце», «Блюдце», продолжайте доклад.
— У нас неполадки с силовым электродвигателем. Не можем заставить его работать. Пробовали все, но мотор вышел из строя. Возвращаемся.
Что же случилось на этот раз? Как досадно! Только добрались до участка, который хотели обследовать, и тут авария! Мы с удовольствием предоставили бы им возможность повторить погружение, когда удастся починить мотор, но, согласно условиям контракта, разработанного Фредом Спайсом и Томом Хортоном на основании опыта 1964 года, длительность погружения должна составлять минимум час. Если «Блюдце» оставалось под водой в течение часа, это значило, что условия контракта выполнены. Какие-либо неполадки обычно выявлялись гораздо раньше.
Гастон определил, что вышел из строя выключатель. Вскоре он сообщил Фреду о готовности «Блюдца» к погружению. Фред полагал, что, поскольку времени для погружения с очередным клиентом на борту все равно не останется, можно произвести тренировочное погружение. Он зашел в фургон, служивший канцелярией, где я беседовал с Джо Карреем, и сказал, что мне повезло и я могу ненадолго погрузиться. До меня сразу не дошло, что он сказал, — я слушал Джо. Подобно остальным членам нашей команды, я давно мечтал спуститься под воду. По словам Джо, «Блюдце» так и не добралось до нужного участка: слишком долго двигалось вдоль пологого песчаного дна, а сброс, который он искал, находился в стороне.
Когда мы беседовали, раздался громкий зловещий стук. Казалось, кто-то бьет по корпусу гигантским молотом. На палубе началась суета, и вскоре судно остановилось. Я стал выбираться наружу: Ларри говорил что-то насчет лопастей винта. «Но что же могло повредить винт?» — недоумевал я. Кен, спустившись за борт, очень скоро разобрался, в чем дело. Вал правого винта оказался сломанным. Короткий его конец вместе с винтом соскользнул и, выскочив из дейдвудной трубы, теперь упирался в перо руля. Вода вращала винт, и он немилосердно колотил по рулю. Ларри и Кен обмотали винт концом троса, спущенным за борт судовым механиком Джином.
Судно пошло в Сан-Лукас со скоростью всего 6 узлов: работала только левая машина. Для пользы дела следовало как можно раньше поставить судно на ремонт. Ближайший судостроительный завод находился на материке, в Масатлане. До порта мы добрались поздно вечером. Группа из института Скриппса решила вернуться в Сан-Диего, поскольку предполагалось, что на ремонт уйдет не меньше 5 дней.
Контрактом не была предусмотрена поломка судна, поэтому мы должны были, несмотря ни на что, произвести в этом месяце минимум 15 погружений. Если бы судно отремонтировали к семнадцатому, то, пожалуй, удалось бы выполнить такую программу.
На следующий вечер мы взяли курс на Масатлан, хотя капитан и слышал сообщение о том, что в открытой части залива ожидается неблагоприятная погода. Несмотря на сумерки, было видно, что волнение усиливается, поэтому Фред попросил нас закрепить по-штормовому оборудование на кормовой палубе. Кен Ланге принайтовал прочным тросом «Блюдце», а мы с Джерри закрепили бочки с бензином для подвесного мотора, бочки с маслом и баллоны с кислородом. Между тем на палубе «Бэрч-Тайда» уже гуляла вода, с кормы, через шпигаты, она стекала в море. Закончив все свои дела, мы собрались в большом фургоне и стали смотреть фильм. Джо Томпсону удалось взять напрокат несколько 16-миллиметровых звуковых фильмов, которые обычно показывали на судах рыболовной флотилии «Сан-Диего». «Бэрч-Тайд» качало сильнее. Мы не досмотрели до конца и первую часть типично ковбойской картины, а экран несколько раз побывал на полу фургона. Кино пришлось отменить. Несколько человек отправились в рулевую рубку посмотреть, что творится на море. Из-под прикрытия суши «Бэрч-Тайд» выходил в залив, где ветер, похоже, достигал штормовой силы. Часов в 10 я улегся спать.
Крен достигал всего 15—20°, но для плоскодонного судна это было слишком много, и, когда «Бэрч-Тайд» проваливался между волнами, ощущение было не из приятных. Меня одолевали сомнения, достаточно ли прочно приварены к палубе фургоны. Между тем судно едва двигалось вперед, делая, пожалуй, не более 4—5 узлов. Мы прошли 45 миль и находились в открытой части залива. До Масатлана оставалось 45 миль, так что надо было идти и идти.
Я поднялся, чтобы еще раз взглянуть на море: высокие волны громоздились одна на другую. Подчас, когда судно оказывалось во впадине, волна ударяла в фургон. По словам капитана, скорость ветра доходила до 25 метров в секунду. Решили вернуться: ведь если поломается и левая машина, мы окажемся в катастрофическом положении. Вскоре, очутившись под прикрытием берега, мы смогли заснуть, а к рассвету вернулись в Сан-Лукас.
Пока в Калифорнийском заливе бушевали ветры, мы проводили время в Сан-Лукасе. Эрл рассказал, что побывал на мексиканском судне ловцов креветок, которым тоже надо было добраться до Масатлана. Их капитан слышал сводку, в которой сообщалось, что в заливе скорость ветра достигает 45 метров в секунду. В защищенной гавани мы с трудом верили этому, ведь здесь стояла чудесная тихая погода.
Во время наших вынужденных каникул большинство из нас развлекались — купались или ходили под парусами, но Гастон целыми днями возился с кинокамерой.
Фред полагал, что вполне можно осуществить два тренировочных погружения на мелководье у края каньона Сан-Лукас, а также в восточной части гавани. Здесь «Бэрч-Тайд» мог бы маневрировать с большей безопасностью, чем вблизи скалистого берега. Управлять «Блюдцем» около неровной поверхности дна и фотографировать крутые стенки каньона было сложной операцией для Джо и Ларри.
Переход в Масатлан был приятнее, а море гораздо спокойнее, чем мы ожидали. Даже не верилось, что это те же места, где нас трепало несколько дней назад. В течение тридцати часов мы загорали, писали домой письма или выполняли судовые работы.
С одной стороны входа в гавань Масатлана возвышается громадная скала, покрытая скудной растительностью. Входной канал узкий и длинный, южнее его расположен волнолом. Город находится в долине, в 3—4 милях от входа, а в 20—30 милях начинается скалистое плоскогорье. Когда мы стали приближаться к многочисленным длинным причалам, перед нами открылся большой торговый порт. Повсюду виднелись верфи, строящие крупные и малые суда. Выяснилось, что все причалы заняты или зарезервированы, поэтому пришлось стать на якорь в стороне от фарватера, в нескольких сотнях метров от берега. В тот же вечер после ужина все, кто был свободен, в несколько заходов перебрались на «Шезаме» на берег.
Фреда и Эрла мы встретили в одном из крупных отелей на набережной. Они только что разговаривали с балтиморской конторой и сообщили о порядке ремонтных работ. Запасной вал для «Бэрч-Тайда» переправлялся на машине из Нового Орлеана к границе, откуда его доставят по железной дороге. К концу недели он будет на судоремонтном заводе. Чарли Дженкинс, наш балтиморский босс, воспользовался этим, чтобы обсудить со мной и Фредом планы на будущее и выслушать отчет о проделанном. На другой день мы должны были вернуться назад. Я обрадовался возможности побывать дома, в Штатах, и в то же время было жаль, что не смогу как следует рассмотреть Масатлан. Рано утром я отправился на берег за покупками. На здешнем рынке, типичном для большинства мексиканских селений и городов, повсюду в киосках продавали посуду, ткани, веники, корзины, какие-то диковинные сушеные фрукты. Текстильные и кожаные изделия были хорошего качества, хорошего покроя, такой товар не купишь в пограничных городках, где магазины забиты всяким барахлом. Я нашел сандалии, какие давно искал,— я видел их на жителях Сан-Лукаса, но купить там не смог. У них были кожаные стельки, а подошва из старых автопокрышек. Такая обувь очень удобна на мокрой палубе судна. Приобрел несколько самодельных деревянных ложек, щетки и всякие полезные и искусно сработанные мелочи, которые обошлись мне меньше доллара. Кроме того, я купил еще одну пару сандалий за 2 доллара 20 центов. Не так плохо, сказал бы Гастон. Я быстро осмотрел главную часть рынка, где в лавках мясников висели туши, мельком взглянул на горы всяких съестных припасов. В воздухе преобладала странная смесь запахов — специй, корзин, кожи, человеческого тела. Фрукты выглядели соблазнительно. Проходя мимо лотошника, торговавшего ананасами, я встал в очередь. Женщина, стоявшая впереди, посыпала ломтик ананаса чем-то похожим на корицу. Я последовал ее примеру.
— Lo mismo, — обратился я к торговцу в белом фартуке, — Y combien?
— Si, senor, es cuarenta centavos, — ответил тот. — Y es muy bueno!
Я чувствовал себя знатоком местных яств. С наслаждением впился я зубами в толстый ломоть ананаса, обильно посыпанный корицей. Однако оказалось, что это не корица, а перец! Да такой злой, какого я сроду не пробовал. Разве могло быть иначе? Я должен был бы знать: мексиканцы предпочитают сладкому острое.
В тот же день мы с Фредом полетели в Балтимору. Вернуться на судно я собирался через десять дней, когда оно после ремонта придет в Сан-Лукас.
Решено было осуществить намеченные у Коста де Наярит и Сан-Лукаса погружения, передвинув программу работ, зарезервированных другим крупным клиентом — лабораторией гидроакустики ВМФ. В Мексике нам предстояло проработать еще целый месяц. Если ремонт будет закончен, в следующий понедельник судно пойдет к побережью штата Наярит, где Джо Каррей произведет несколько погружений. Когда наш самолет кружил над гаванью, я успел заметить судно, стоящее на якоре. Далеко на запад простирался Тихий океан. Самолет взял курс на юг, на горизонте различались низкие острова. Я решил, что это и есть Трес-Мариас, куда должны отправиться через неделю наши друзья.
В Балтиморе выяснилось, что я буду вознагражден за упущенную возможность участвовать в следующем этапе операции с «Блюдцем» поездкой на 4—5 дней в Пуэрто-Рико и Сен-Круа. Высказывалось предположение использовать этот район в качестве испытательного полигона для аппарата «Дипстар DS-4000», поэтому мне поручили обследовать его.
Время, отведенное для осуществления программы «Ныряющее блюдце-65», наполовину было израсходовано. Мы понимали, что, выполнив условия контракта, а также (что было еще более важно) удовлетворив нужды наших индивидуальных клиентов, мы доказали бы, что сдавать в аренду подводный аппарат — дело не только возможное, но и выгодное. Мы и так успели сделать многое: осуществили ряд новых операций, совершили большое количество погружений и исследовали больший район, чем какая-либо другая группа подводных исследователей. Однако довольствоваться достигнутым не стоило. Надо было работать и работать.
