Среди многих научных проблем истории ландшафтов севера Сибири в четвертичный период до сих пор остаётся неразрешённым вопрос об условиях существования мамонта. Имеются самые противоречивые суждения о времени и условиях жизни мамонта, о причинах и условиях вымирания этого животного. Естественным, поэтому, представляется тот глубокий интерес, который проявляли к этой проблеме учёные самых разнообразных специальностей в нашей стране. В пределах севера Сибири до последнего времени найдено значительное количество (свыше 40) трупов мамонтов и носорогов разной степени сохранности, а также огромное количество костей и скелетов этих животных. Эти находки представляют выдающийся интерес для науки и вызвали появление - обширной литературы, насчитывающей несколько сот названий. К числу основных факторов, характеризующих условия обитания мамонта на севере Сибири, относится растительный покров. Роль растительности для жизни мамонта определяется прежде всего тем, что он растениеядное животное. Если принять это во внимание, а также учесть, что растительные остатки, окружающие трупы и скелеты мамонтов, могут иметь важное индикаторное значение для понимания экологической среды существования этих животных, то всестороннее изучение растительного покрова эпохи мамонта" приобретает большой научный интерес. Ботанической наукой в нашей стране этому вопросу уделялось значительное внимание. Были добыты совершенно новые данные о пище мамонтов, а также сведения о растительном покрове в период жизни этих растениеядных гигантов. В частности, для реконструкции растительного покрова эпохи мамонта в Сибири имеет исключительно важное значение замечательная работа В. Н. Сукачёва «Исследование растительных остатков из пищи мамонта, найденного на р. Берёзовке, Якутской области». Она внесла совершенно новые представления о питании мамонта и значительно изменила трактовку этого вопроса. Начиная со второй половины прошлого столетия в науке утвердилось мнение о том, что мамонты питались ветвями хвойных пород, особенно ели. Это мнение опиралось на целый ряд данных. Брандт, на основании обнаружения игл и остатков древесины между зубами волосатого носорога в р Вилюя, а также по аналогии с азиатским слоном, сделал заключение о питании мамонта хвойными деревьями. Шмальгаузен, более подробно изучивший растительные остатки из ротовой полости волосатого носорога, нашёл среди них листья однодольных и двудольных, а из хвойных — веточки Picea, Abies и Larix. Он приводит также Salix и представителей сем. Betulaceae и Gnetaceae (повидимому Ephedra). Это указывает уже на весьма разнообразный состав пищи носорога с участием древесных пород, правда, в настоящее время произрастающих лишь в умеренных частях Сибири. Академик Бэр также не исключал возможности питания мамонта ветвями и иглами хвойных, причём считал, что он мог довольствоваться и низкими древесными растениями. Вместе с тем Бэр признавал, что арктические пространства Сибири были не в состоянии прокормить этих гигантских животных. В особенности большую роль в определении питания мамонта сыграло известие инженера Бенкендорфа, который в 1846 г. обнаружил на р. Индигирке (Якутия) хорошо сохранившийся труп мамонта. По сообщению Бенкендорфа, желудок животного в момент находки был полон: «Содержимое его хорошо сохранилось и оказалось поучительным. Здесь были, главным образом, молодые побеги ели и сосны с некоторым количеством пережёванных молодых еловых шишек». Как известно, этот неповреждённый труп мамонта и содержимое его желудка были смыты разбушевавшейся рекой, поэтому приведённые сведения проверить невозможно. Предпринятое Фаминцыным исследование экскрементов мамонта, присланных А. Бунге с низовьев р. Лены, не дало необходимых результатов для суждения о пище мамонта. Удалось опознать лишь остатки тканей (концы стеблей, листьев и корней) различных растений, а более точно растительная масса оказалась неопределимой.
Список растений из пищи берёзовского мамонта приводится ещё и Осборном, который, однако, насчитывает большее количество видов, чем указано В. Н. Сукачёвым. Осборн взял этот список из работы Феликса (1912), а последний—из предварительных определений, опубликованных Заленским в докладе VI Международному зоологическому конгрессу в Берне. К сожалению, Осборн не использовал цитированной выше статьи В. Н. Сукачёва, в которой приведены окончательные результаты определений растительных остатков, и эта небрежность в использовании русских данных тем более непростительна, что ещё в 1929 г., ссылаясь на работу В. Н. Сукачёва, его определения были опубликованы на английском языке И. П. Толмачёвым.
В содержимом желудка того же берёзовского мамонта Бротерус опознал ещё два вида мхов: Нурпит fluitans (Dill.) L. [= Drepanocladus fluitans (Hedw.) Warnst.] и Aulacom-nium turgidum (Wahlnb.) Schwaegr. В связи с тем, что приведённый список составлен экологически неоднородными видами, В. Н. Сукачёв пришёл к весьма важному выводу о комплексности луговых сообществ, которые могли быть пастбищем для мамонта. «Приходится думать, — пишет В. Н. Сукачёв, — что мамонт пасся на лугу, где были пониженные места с Beckmannia eruciformis (L.) Host, Hypnum fluitans (Dill.) L., и более повышенные, достаточно сухие, где могли расти Agropyrum cristatum (L.) Bess., Oxytropis sordida (Willd.) Таким образом, исходя из анализа содержимого желудка берёзовского мамонта, видно, что главная масса его пищи состояла из злаков и осок. Это и позволило В. Н. Сукачёву сделать очень важный вывод о том, что «берёзовский мамонт питался не хвойными растениями, как раньше думали, а главным образом луговыми травами».
Следует учесть, что этот вывод сделан для летнего пищевого режима мамонта. На основании нахождения в желудке берёзовского мамонта зрелых плодов растений (злаки, осоки и проч.), В. Н. Сукачёв считает, что мамонт погиб во вторую половину лета (вторая половина июля—начало августа).
Приведённые факты и выводы оказали огромное влияние на последующую трактовку условий обитания этих гигантских животных. К сожалению, в дальнейшем учёные уже не имели возможности высказаться о пище мамонтов на основе анализа содержимого их желудков, так как с тех пор находимые скелеты и трупы этих животных на севере Сибири были менее полными Желудок ляховского мамонта в данном случае не может быть принят во внимание, так как его содержимое было представлено плохо сохранившимися растительными остатками, при этом не тщательно собранными
Эти растительные остатки, по свидетельству Воллосовича, состояли из злаков, осок и частично мхов, свойственных тундровой зоне. Последующее изучение строения хобота и жевательного аппарата мамонта подтвердило выводы В. Н. Сукачёва о приспособленности этого животного к травянистой пище. Как показал Флёров, «двулопастное» строение конца хобота мамонта с р. Большая Бараниха (Якутия) стоит в связи со способом его питания. Имея сильное развитие нижней лопасти и верхнего пальцеобразного отростка, конец хобота мамонта, согласно этому автору, был прекрасным хватательным органом для срывания травы и мхов. Однако Флёров, повидимому, переоценивает значение мхов в кормовом режиме мамонта. Мхи, несмотря на их широкое распространение в растительных сообществах Севера, выпадают из кормового баланса животных. Во всяком случае на основе сводки Работнова и Говорухина мхи могут рассматриваться в кормовом режиме северных оленей только как балласт или как малопитательный корм, который употребляется этими животными в периоды бескормицы. Вряд ли эта оценка мхов может быть изменена по отношению к мамонту. Флёров далее делает очень важный вывод о том, что в зимнее время при питании древесными ветвями мамонт действовал своим хоботом подобно другим слонам. Тем самым Флёров выдвигает вопрос о. сезонных сменах в питании мамонта. Что касается эволюции жевательного аппарата, то, начиная от примитивного Elephas mertdionalis Nesti и приближаясь к мамонту, согласно данным Грохмова, «наблюдается увеличение высоты коронки, увеличение числа зубных пластинок, появление складчатой эмали и уменьшение её толщины». Громов, как и большинство авторов, считает, что подобные превращения в жевательном аппарате произошли в связи с изменением состава пищи от более сочной и мягкой к более грубой, что, вероятно, было вызвано переходом предков мамонта из лесов на открытые участки с преобладанием жёстких трудноперетираемых трав. Найденный исследователями на р. Б. Бараниха в бассейне р. Колымы хобот мамонта является уникальной находкой. Как известно, берёзовский мамонт, несмотря на полноту его скелета и трупа, не имел хобота. Изучение, проведённое К. К. Флёровым над этим единственным экземпляром хобота, имеет исключительно важное значение. Всё это, вместе взятое, может служить известным доказательством достаточно широкого кормового рациона сибирского мамонта, начиная от травянистых растений (главным образом злаки и осоки) и кончая различными частями (листья, молодые побеги) древесных пород, кустарников и кустарничков. Вероятно прав Толмачёв, предполагая, что зимой пища мамонта могла состоять из листьев, небольших ветвей и коры деревьев, а также лишайников, растущих на деревьях. Летом же мамонт, подобно оленям, предпочитал травянистый зелёный корм. С этой точки зрения остатки на зубах волосатого носорога с р. Вилюя могли соответствовать зимней пище этого животного. Подобная же оценка может относиться и к остаткам пищи в желудке мамонта, найденного Бенкендорфом.
Сказанное находит своё объяснение, если рассматривать мамонта не как животное локально ограниченное в условиях своего обитания, а как животное со сравнительно широким экологическим диапазоном. Определённо можно высказаться за возможность широких миграций мамонта весной из лесной зоны через лесотундру в южные пределы тундры и даже в северные её подзоны, а осенью обратно. Эти возможные переходы мамонтов соответствовали сезонным миграциям современных северных оленей, которые из южных частей лесотундры и горных районов весной и в начале лета достигают полярного побережья Сибири, а осенью возвращаются обратно, проделывая путь иногда до 1000 км в одну сторону. Повидимому, эта точка зрения на мамонта, как на животное кочующее и обладающее весьма многообразными особенностями для существования в различных условиях лесной и тундровой обстановки севера Сибири, уже не может в настоящее время считаться дискуссионной. Целый ряд особенностей мамонта — короткие уши и хвост, значительный жировой слой, равномерно распределённый по всему телу животного, длинная шерсть — указывают на- адаптацию его к холодным условиям Севера. Одновременно нельзя не отметить, что широкая ступня мамонта, повидимому, может рассматриваться как приспособление к сырым, болотистым и топким местообитаниям, обычно более свойственным умеренным районам Севера с глубоко оттаивающей вечной мерзлотой. Сильно развитые спирально изогнутые бивни животного, значительно увеличенные у мамонта по сравнению с примитивными формами слонов, служили, вероятно, также орудием для раскопки снега, особенно уплотнённого в течение весеннего периода насты в лесной зоне и лесотундре, уплотнённый ветрами снег в безлесных областях) . Роль бивней мамонта для разгребания снега при добывании пищи зимой в последнее время обоснована Гаруттом. Вместе с тем, крупные размеры мамонта, а следовательно и необходимость для него обилия растительного корма, исключали его постоянное обитание в суровых высокоарктических условиях в обстановке ледниковых покровов со скудной растительностью, куда вероятно он попадал лишь в летнее время, спасаясь от кровососущих насекомых. Таким образом, кажется совершенно невозможным придать климатическим условиям и режимам «универсальный характер для всей области, где водился мамонт и для всего времени его существования». Эти обстоятельства в значительной степени затрудняют также и решение вопроса о растительном покрове эпохи мамонта на севере Сибири. Прежде всего следует определённо оговориться, что само понятие «эпоха мамонта» ещё не уточнено и требует значительной конкретизации. Как уже было отмечено, до сих пор существуют весьма широкие и нередко противоречивые толкования эпохи мамонта — времени его жизни и исчезновения. Повидимому, под «эпохой мамонта» следует разуметь достаточно продолжительный отрезок времени. По данным Зергеля, потребность слона в пище в 45 раз превышает потребность северного оленя. Как известно, желудок берёзовского мамонта содержал до 12 кг растительной пищи. Никитин попытался палеокарпологически обосновать разновозрастные мамонтовые флоры: воронежскую, на р. Кин и берёзовскую, и пришёл к выводу, что самая древняя — воронежская, характеризующая луговые пространства умеренного климата, сформировалась до вюрма, средняя (на р. Кин), или лесная таёжная,— вюрмская и, наконец, берёзовская — послевюрмская, а это указывает на северную часть лесной зоны, может быть лесотундру. При этом автор отмечает как будто намечающуюся тенденцию «ополяривания» мамонта с течением времени. Никитин обосновывает, таким образом, достаточно широкий промежуток времени для существования мамонта. Однако приведённые соображения, основанные на очень незначительном фактическом материале, могут служить лишь самыми общими контурами для датировки «эпохи мамонта». Не входя сейчас в трактовку этих вопросов для всей области распространения мамонта, попытаемся найти некоторые общие черты в растительном покрове мамонтовой эпохи для севера Сибири, в связи с анализом условий обитания таймырского мамонта. Как известно, в 1948 г. советские полярники С. Жигарев и А. Коржиков в галечнике р. Мамонтовой, левого притока р. Шренка (п-ов Таймыр), обнаружили в вечной мерзлоте остатки мамонта. Экспедиция, организованная в 1949 г. Академией Наук СССР и Управлением Главсевморпути, под общим руководством акад. Е. Н. Павловского, извлекла из мёрзлой почвы хорошо сохранившийся скелет мамонта, части его мускулатуры, кожи и шерсть, и изучила условия его залегания на месте. Экспедиция доставила научные материалы в Ленинград. Скелет мамонта уже установлен для обозрения в Музее Зоологического института Академии Наук СССР.1 Материалы экспедиции ещё обрабатываются, поэтому сейчас представляется возможным высказать лишь самые общие соображения о растительном покрове в период жизни и гибели таймырского мамонта. Прежде всего, условия первоначального залегания таймырского мамонта свидетельствуют о его существовании в послеледниковое время. На основании определения растительных остатков из слоев, в которых, повидимому, залегал мамонт, можно заключить, что в период его жизни и гибели имела место более теплолюбивая растительность, чем в настоящее время в районе находки. В иловатых отложениях обнаружены многочисленные остатки (листья, древесина) карликовой берёзки (Веtula exilis Suk.), а также остатки ив крупных размеров (диаметр 5—6 см, длина 2—2.5 м). Из остатков травянистых растений в большом количестве обнаружены корневища хвоща (Equisetum arvense L.), который и в настоящее время широко распространён на пойме р. Мамонтовой, где отмечены даже спорангиеносные особи. Следует упомянуть, что в современном растительном покрове в районе находки таймырского мамонта карликовая берёзка (Betula exilis Suk.) отсутствует. Что же касается крупнокустарниковых ив, то в настоящее время они встречаются лишь в пределах прихатангской лесотундры, занимая или пойменные местоположения или, изредка, песчаные террасы р. Хатанги. Повидимому, в один из отрезков послеледникового периода в районе находки таймырского мамонта имели место условия, близкие к современным у северных пределов лесотундры или южной тундры. Вероятно в это время поймы рек были покрыты крупнокустарниковыми ивами (типа 5. arbus-cula, S. lanata) с пышно развитым травянистым покровом. Надпойменные террасы в связи с достаточно глубоким оттаиванием вечной мерзлоты были заболочены; процесс торфонакопления шёл более интенсивно, чем теперь в этих широтах, что привело к отложению довольно мощных торфяных залежей. На буграх болот встречалась тундровая растительность с карликовой берёзкой (типа Betula extlis), что также свидетельствует о более умеренной физико-географической обстановке, чем в настоящее время. Не исключена возможность, что на хорошо дренированных и прогреваемых южных склонах среди травянистых формаций встречались куртины листвениц. Однако преобладающими на этих местообитаниях, надо полагать, были травянистые злаково-разнотравные сообщества. Если мы попытаемся сравнить эту картину растительного покрова с современной, то можем отметить существенные изменения, происшедшие от момента гибели мамонта до настоящего времени. Направление этих изменений, повидимому, можно характеризовать как постепенное исчезновение лесных и кустарниковых элементов и нарастание тундровых растительных сообществ. Естественно предположить, что упомянутая сравнительно глубокая трансформация растительного покрова была вызвана соответствующей сменой всего комплекса физико-географических режимов, ставших в последние отрезки послеледникового времени слишком суровыми для жизни многих растений. Следовательно, можно говорить о том, что таймырский мамонт жил и погиб при более тёплой обстановке, чем современная. Не останавливаясь к а деталях, можно достаточно убедительно совместить время существования таймырского мамонта с лесной фазой в послеледниковой истории растительности севера Сибири, которая соответствовала значительному потеплению климата (послеледниковый термический максимум). В это время в Сибири леса и редколесья, а также связанные с ними виды травянисто-кустарничкового и мохово-лишайникового ярусов продвигались к северу от современной их границы на 2.5—3.5° (и даже 4.5°). Повидимому, в этот период и доживали свой век сибирские мамонты. Их трупы и скелеты были законсервированы в обстановке избыточного увлажнения холодными водами, а впоследствии и в связи с поднятием уровня вечной мерзлоты. В частности нельзя не отметить, что на основании исследований жира трёх трупов мамонтов (берёзовского, лиховского и сангаюрахского) Шестаков пришёл к выводу о том, что «жир всех трёх мамонтов после их смерти подвергся разложению, которое протекало в одном и том же направлении. Оно вызвано было действием на него влаги при отсутствии других влияний, например света, воздуха и микроорганизмов». Далее Шестаков добавляет, что эти изменения в жирах «могли иметь место только в том случае, когда трупы в момент гибели животного попадали в очень влажную среду, где господствовала сравнительно низкая температура, причём на поверхности земли не могли оставаться продолжительное время». Высказанная точка зрения о возможности существования и гибели мамонта на севере Сибири в послеледниковое время совпадает с целым рядом весьма основательных свидетельств по этому вопросу. Так, например, изучение мамонта, найденного в низовьях Енисея, говорит о его существовании в послеледниковое время, именно в тот период, когда древесная растительность продвигалась далеко за её современные северные пределы. Черский считает, что послеледниковое потепление климата и продвижение лесов на север за пределы их современного ареала совпали со временем существования ныне ископаемых четвертичных животных, и в том числе мамонта. С послеледниковым же временем Толль синхронизировал находки мамонтов и пресноводные слои с кустарниковой ольхой, ивой и карликовой берёзкой на Новосибирских островах. Этот автор считал возможным упомянутые находки отнести к одному времени с находкой шмидтовского мамонта и остатков лиственицы на Енисее. Толмачёв справедливо отметил, что упомянутые растительные остатки, хотя и свидетельствуют о более благоприятных условиях для развития кустарниковой растительности, но отнюдь не говорят в пользу существования лесных формаций на Новосибирских островах. Повидимому Толмачёв прав в том, что эти находки скорее характеризуют долинные формации южной части тундровой зоны, нежели лесной. Основатель генетического почвоведения и выдающийся русский географ В. В. Докучаев также признавал, что «мамонт и его ближайшие спутники пережили ледниковый период вообще и время отложения лёсса в частности». В. Н. Сукачёв определил образцы древесины из-под берёзовского мамонта и из породы, в которой этот мамонт залегал и которая следовательно синхронна периоду его жизни и гибели. Здесь оказались: ольха (Alnus sp.), лиственица (Larix sp.) и берёза (Betula alba L. s. 1.), растущие и ныне в бассейне р. Колымы. Сукачёв заключает, что в то время климат не был суровее нынешнего, но оставляет открытым вопрос о том, был ли он теплее или такой же как теперь. Во всяком случае, наличие лесных сообществ из упомянутых древесных пород наряду с травянистыми не вызывает сомнений. Наконец, Толмачёв синхронизирует эпоху мамонта в Сибири с континентальной эпохой (ксеротермический период) послеледникового периода. Последний автор, на основании имеющихся находок мамонтов и общих ботанико-географических соображений, приходит к выводу о том, что «растительность крайнего севера Евразии в эпоху мамонта была близка к современной, хотя предел лесов определённо лежал севернее и, вероятно, более сухой климат благоприятствовал развитию лугоподобных ассоциаций за счёт болотно-тундровых». Таким образом, в отечественной науке наметилась вполне отчётливая тенденция приурочить вымирание последних сибирских мамонтов к послеледниковому времени. Подводя итоги всему сказанному, следует отметить, что учёные Советского Союза внесли очень много в решение вопроса о растительности эпохи мамонта и достигли в этом направлении существенных успехов.
Список растений из пищи берёзовского мамонта приводится ещё и Осборном, который, однако, насчитывает большее количество видов, чем указано В. Н. Сукачёвым. Осборн взял этот список из работы Феликса (1912), а последний—из предварительных определений, опубликованных Заленским в докладе VI Международному зоологическому конгрессу в Берне. К сожалению, Осборн не использовал цитированной выше статьи В. Н. Сукачёва, в которой приведены окончательные результаты определений растительных остатков, и эта небрежность в использовании русских данных тем более непростительна, что ещё в 1929 г., ссылаясь на работу В. Н. Сукачёва, его определения были опубликованы на английском языке И. П. Толмачёвым.
В содержимом желудка того же берёзовского мамонта Бротерус опознал ещё два вида мхов: Нурпит fluitans (Dill.) L. [= Drepanocladus fluitans (Hedw.) Warnst.] и Aulacom-nium turgidum (Wahlnb.) Schwaegr. В связи с тем, что приведённый список составлен экологически неоднородными видами, В. Н. Сукачёв пришёл к весьма важному выводу о комплексности луговых сообществ, которые могли быть пастбищем для мамонта. «Приходится думать, — пишет В. Н. Сукачёв, — что мамонт пасся на лугу, где были пониженные места с Beckmannia eruciformis (L.) Host, Hypnum fluitans (Dill.) L., и более повышенные, достаточно сухие, где могли расти Agropyrum cristatum (L.) Bess., Oxytropis sordida (Willd.) Таким образом, исходя из анализа содержимого желудка берёзовского мамонта, видно, что главная масса его пищи состояла из злаков и осок. Это и позволило В. Н. Сукачёву сделать очень важный вывод о том, что «берёзовский мамонт питался не хвойными растениями, как раньше думали, а главным образом луговыми травами».
Следует учесть, что этот вывод сделан для летнего пищевого режима мамонта. На основании нахождения в желудке берёзовского мамонта зрелых плодов растений (злаки, осоки и проч.), В. Н. Сукачёв считает, что мамонт погиб во вторую половину лета (вторая половина июля—начало августа).
Приведённые факты и выводы оказали огромное влияние на последующую трактовку условий обитания этих гигантских животных. К сожалению, в дальнейшем учёные уже не имели возможности высказаться о пище мамонтов на основе анализа содержимого их желудков, так как с тех пор находимые скелеты и трупы этих животных на севере Сибири были менее полными Желудок ляховского мамонта в данном случае не может быть принят во внимание, так как его содержимое было представлено плохо сохранившимися растительными остатками, при этом не тщательно собранными
Эти растительные остатки, по свидетельству Воллосовича, состояли из злаков, осок и частично мхов, свойственных тундровой зоне. Последующее изучение строения хобота и жевательного аппарата мамонта подтвердило выводы В. Н. Сукачёва о приспособленности этого животного к травянистой пище. Как показал Флёров, «двулопастное» строение конца хобота мамонта с р. Большая Бараниха (Якутия) стоит в связи со способом его питания. Имея сильное развитие нижней лопасти и верхнего пальцеобразного отростка, конец хобота мамонта, согласно этому автору, был прекрасным хватательным органом для срывания травы и мхов. Однако Флёров, повидимому, переоценивает значение мхов в кормовом режиме мамонта. Мхи, несмотря на их широкое распространение в растительных сообществах Севера, выпадают из кормового баланса животных. Во всяком случае на основе сводки Работнова и Говорухина мхи могут рассматриваться в кормовом режиме северных оленей только как балласт или как малопитательный корм, который употребляется этими животными в периоды бескормицы. Вряд ли эта оценка мхов может быть изменена по отношению к мамонту. Флёров далее делает очень важный вывод о том, что в зимнее время при питании древесными ветвями мамонт действовал своим хоботом подобно другим слонам. Тем самым Флёров выдвигает вопрос о. сезонных сменах в питании мамонта. Что касается эволюции жевательного аппарата, то, начиная от примитивного Elephas mertdionalis Nesti и приближаясь к мамонту, согласно данным Грохмова, «наблюдается увеличение высоты коронки, увеличение числа зубных пластинок, появление складчатой эмали и уменьшение её толщины». Громов, как и большинство авторов, считает, что подобные превращения в жевательном аппарате произошли в связи с изменением состава пищи от более сочной и мягкой к более грубой, что, вероятно, было вызвано переходом предков мамонта из лесов на открытые участки с преобладанием жёстких трудноперетираемых трав. Найденный исследователями на р. Б. Бараниха в бассейне р. Колымы хобот мамонта является уникальной находкой. Как известно, берёзовский мамонт, несмотря на полноту его скелета и трупа, не имел хобота. Изучение, проведённое К. К. Флёровым над этим единственным экземпляром хобота, имеет исключительно важное значение. Всё это, вместе взятое, может служить известным доказательством достаточно широкого кормового рациона сибирского мамонта, начиная от травянистых растений (главным образом злаки и осоки) и кончая различными частями (листья, молодые побеги) древесных пород, кустарников и кустарничков. Вероятно прав Толмачёв, предполагая, что зимой пища мамонта могла состоять из листьев, небольших ветвей и коры деревьев, а также лишайников, растущих на деревьях. Летом же мамонт, подобно оленям, предпочитал травянистый зелёный корм. С этой точки зрения остатки на зубах волосатого носорога с р. Вилюя могли соответствовать зимней пище этого животного. Подобная же оценка может относиться и к остаткам пищи в желудке мамонта, найденного Бенкендорфом.
Сказанное находит своё объяснение, если рассматривать мамонта не как животное локально ограниченное в условиях своего обитания, а как животное со сравнительно широким экологическим диапазоном. Определённо можно высказаться за возможность широких миграций мамонта весной из лесной зоны через лесотундру в южные пределы тундры и даже в северные её подзоны, а осенью обратно. Эти возможные переходы мамонтов соответствовали сезонным миграциям современных северных оленей, которые из южных частей лесотундры и горных районов весной и в начале лета достигают полярного побережья Сибири, а осенью возвращаются обратно, проделывая путь иногда до 1000 км в одну сторону. Повидимому, эта точка зрения на мамонта, как на животное кочующее и обладающее весьма многообразными особенностями для существования в различных условиях лесной и тундровой обстановки севера Сибири, уже не может в настоящее время считаться дискуссионной. Целый ряд особенностей мамонта — короткие уши и хвост, значительный жировой слой, равномерно распределённый по всему телу животного, длинная шерсть — указывают на- адаптацию его к холодным условиям Севера. Одновременно нельзя не отметить, что широкая ступня мамонта, повидимому, может рассматриваться как приспособление к сырым, болотистым и топким местообитаниям, обычно более свойственным умеренным районам Севера с глубоко оттаивающей вечной мерзлотой. Сильно развитые спирально изогнутые бивни животного, значительно увеличенные у мамонта по сравнению с примитивными формами слонов, служили, вероятно, также орудием для раскопки снега, особенно уплотнённого в течение весеннего периода насты в лесной зоне и лесотундре, уплотнённый ветрами снег в безлесных областях) . Роль бивней мамонта для разгребания снега при добывании пищи зимой в последнее время обоснована Гаруттом. Вместе с тем, крупные размеры мамонта, а следовательно и необходимость для него обилия растительного корма, исключали его постоянное обитание в суровых высокоарктических условиях в обстановке ледниковых покровов со скудной растительностью, куда вероятно он попадал лишь в летнее время, спасаясь от кровососущих насекомых. Таким образом, кажется совершенно невозможным придать климатическим условиям и режимам «универсальный характер для всей области, где водился мамонт и для всего времени его существования». Эти обстоятельства в значительной степени затрудняют также и решение вопроса о растительном покрове эпохи мамонта на севере Сибири. Прежде всего следует определённо оговориться, что само понятие «эпоха мамонта» ещё не уточнено и требует значительной конкретизации. Как уже было отмечено, до сих пор существуют весьма широкие и нередко противоречивые толкования эпохи мамонта — времени его жизни и исчезновения. Повидимому, под «эпохой мамонта» следует разуметь достаточно продолжительный отрезок времени. По данным Зергеля, потребность слона в пище в 45 раз превышает потребность северного оленя. Как известно, желудок берёзовского мамонта содержал до 12 кг растительной пищи. Никитин попытался палеокарпологически обосновать разновозрастные мамонтовые флоры: воронежскую, на р. Кин и берёзовскую, и пришёл к выводу, что самая древняя — воронежская, характеризующая луговые пространства умеренного климата, сформировалась до вюрма, средняя (на р. Кин), или лесная таёжная,— вюрмская и, наконец, берёзовская — послевюрмская, а это указывает на северную часть лесной зоны, может быть лесотундру. При этом автор отмечает как будто намечающуюся тенденцию «ополяривания» мамонта с течением времени. Никитин обосновывает, таким образом, достаточно широкий промежуток времени для существования мамонта. Однако приведённые соображения, основанные на очень незначительном фактическом материале, могут служить лишь самыми общими контурами для датировки «эпохи мамонта». Не входя сейчас в трактовку этих вопросов для всей области распространения мамонта, попытаемся найти некоторые общие черты в растительном покрове мамонтовой эпохи для севера Сибири, в связи с анализом условий обитания таймырского мамонта. Как известно, в 1948 г. советские полярники С. Жигарев и А. Коржиков в галечнике р. Мамонтовой, левого притока р. Шренка (п-ов Таймыр), обнаружили в вечной мерзлоте остатки мамонта. Экспедиция, организованная в 1949 г. Академией Наук СССР и Управлением Главсевморпути, под общим руководством акад. Е. Н. Павловского, извлекла из мёрзлой почвы хорошо сохранившийся скелет мамонта, части его мускулатуры, кожи и шерсть, и изучила условия его залегания на месте. Экспедиция доставила научные материалы в Ленинград. Скелет мамонта уже установлен для обозрения в Музее Зоологического института Академии Наук СССР.1 Материалы экспедиции ещё обрабатываются, поэтому сейчас представляется возможным высказать лишь самые общие соображения о растительном покрове в период жизни и гибели таймырского мамонта. Прежде всего, условия первоначального залегания таймырского мамонта свидетельствуют о его существовании в послеледниковое время. На основании определения растительных остатков из слоев, в которых, повидимому, залегал мамонт, можно заключить, что в период его жизни и гибели имела место более теплолюбивая растительность, чем в настоящее время в районе находки. В иловатых отложениях обнаружены многочисленные остатки (листья, древесина) карликовой берёзки (Веtula exilis Suk.), а также остатки ив крупных размеров (диаметр 5—6 см, длина 2—2.5 м). Из остатков травянистых растений в большом количестве обнаружены корневища хвоща (Equisetum arvense L.), который и в настоящее время широко распространён на пойме р. Мамонтовой, где отмечены даже спорангиеносные особи. Следует упомянуть, что в современном растительном покрове в районе находки таймырского мамонта карликовая берёзка (Betula exilis Suk.) отсутствует. Что же касается крупнокустарниковых ив, то в настоящее время они встречаются лишь в пределах прихатангской лесотундры, занимая или пойменные местоположения или, изредка, песчаные террасы р. Хатанги. Повидимому, в один из отрезков послеледникового периода в районе находки таймырского мамонта имели место условия, близкие к современным у северных пределов лесотундры или южной тундры. Вероятно в это время поймы рек были покрыты крупнокустарниковыми ивами (типа 5. arbus-cula, S. lanata) с пышно развитым травянистым покровом. Надпойменные террасы в связи с достаточно глубоким оттаиванием вечной мерзлоты были заболочены; процесс торфонакопления шёл более интенсивно, чем теперь в этих широтах, что привело к отложению довольно мощных торфяных залежей. На буграх болот встречалась тундровая растительность с карликовой берёзкой (типа Betula extlis), что также свидетельствует о более умеренной физико-географической обстановке, чем в настоящее время. Не исключена возможность, что на хорошо дренированных и прогреваемых южных склонах среди травянистых формаций встречались куртины листвениц. Однако преобладающими на этих местообитаниях, надо полагать, были травянистые злаково-разнотравные сообщества. Если мы попытаемся сравнить эту картину растительного покрова с современной, то можем отметить существенные изменения, происшедшие от момента гибели мамонта до настоящего времени. Направление этих изменений, повидимому, можно характеризовать как постепенное исчезновение лесных и кустарниковых элементов и нарастание тундровых растительных сообществ. Естественно предположить, что упомянутая сравнительно глубокая трансформация растительного покрова была вызвана соответствующей сменой всего комплекса физико-географических режимов, ставших в последние отрезки послеледникового времени слишком суровыми для жизни многих растений. Следовательно, можно говорить о том, что таймырский мамонт жил и погиб при более тёплой обстановке, чем современная. Не останавливаясь к а деталях, можно достаточно убедительно совместить время существования таймырского мамонта с лесной фазой в послеледниковой истории растительности севера Сибири, которая соответствовала значительному потеплению климата (послеледниковый термический максимум). В это время в Сибири леса и редколесья, а также связанные с ними виды травянисто-кустарничкового и мохово-лишайникового ярусов продвигались к северу от современной их границы на 2.5—3.5° (и даже 4.5°). Повидимому, в этот период и доживали свой век сибирские мамонты. Их трупы и скелеты были законсервированы в обстановке избыточного увлажнения холодными водами, а впоследствии и в связи с поднятием уровня вечной мерзлоты. В частности нельзя не отметить, что на основании исследований жира трёх трупов мамонтов (берёзовского, лиховского и сангаюрахского) Шестаков пришёл к выводу о том, что «жир всех трёх мамонтов после их смерти подвергся разложению, которое протекало в одном и том же направлении. Оно вызвано было действием на него влаги при отсутствии других влияний, например света, воздуха и микроорганизмов». Далее Шестаков добавляет, что эти изменения в жирах «могли иметь место только в том случае, когда трупы в момент гибели животного попадали в очень влажную среду, где господствовала сравнительно низкая температура, причём на поверхности земли не могли оставаться продолжительное время». Высказанная точка зрения о возможности существования и гибели мамонта на севере Сибири в послеледниковое время совпадает с целым рядом весьма основательных свидетельств по этому вопросу. Так, например, изучение мамонта, найденного в низовьях Енисея, говорит о его существовании в послеледниковое время, именно в тот период, когда древесная растительность продвигалась далеко за её современные северные пределы. Черский считает, что послеледниковое потепление климата и продвижение лесов на север за пределы их современного ареала совпали со временем существования ныне ископаемых четвертичных животных, и в том числе мамонта. С послеледниковым же временем Толль синхронизировал находки мамонтов и пресноводные слои с кустарниковой ольхой, ивой и карликовой берёзкой на Новосибирских островах. Этот автор считал возможным упомянутые находки отнести к одному времени с находкой шмидтовского мамонта и остатков лиственицы на Енисее. Толмачёв справедливо отметил, что упомянутые растительные остатки, хотя и свидетельствуют о более благоприятных условиях для развития кустарниковой растительности, но отнюдь не говорят в пользу существования лесных формаций на Новосибирских островах. Повидимому Толмачёв прав в том, что эти находки скорее характеризуют долинные формации южной части тундровой зоны, нежели лесной. Основатель генетического почвоведения и выдающийся русский географ В. В. Докучаев также признавал, что «мамонт и его ближайшие спутники пережили ледниковый период вообще и время отложения лёсса в частности». В. Н. Сукачёв определил образцы древесины из-под берёзовского мамонта и из породы, в которой этот мамонт залегал и которая следовательно синхронна периоду его жизни и гибели. Здесь оказались: ольха (Alnus sp.), лиственица (Larix sp.) и берёза (Betula alba L. s. 1.), растущие и ныне в бассейне р. Колымы. Сукачёв заключает, что в то время климат не был суровее нынешнего, но оставляет открытым вопрос о том, был ли он теплее или такой же как теперь. Во всяком случае, наличие лесных сообществ из упомянутых древесных пород наряду с травянистыми не вызывает сомнений. Наконец, Толмачёв синхронизирует эпоху мамонта в Сибири с континентальной эпохой (ксеротермический период) послеледникового периода. Последний автор, на основании имеющихся находок мамонтов и общих ботанико-географических соображений, приходит к выводу о том, что «растительность крайнего севера Евразии в эпоху мамонта была близка к современной, хотя предел лесов определённо лежал севернее и, вероятно, более сухой климат благоприятствовал развитию лугоподобных ассоциаций за счёт болотно-тундровых». Таким образом, в отечественной науке наметилась вполне отчётливая тенденция приурочить вымирание последних сибирских мамонтов к послеледниковому времени. Подводя итоги всему сказанному, следует отметить, что учёные Советского Союза внесли очень много в решение вопроса о растительности эпохи мамонта и достигли в этом направлении существенных успехов.
