Никогда не менялось отношение к природе, к ее охране как делу первостепенной государственной важности. Лишь с конца 30-х до начала 60-х годов идеи охраны природы были вытеснены, почти загнаны в подполье потребительским лозунгом «мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача». В те времена было закрыто большое число заповедников, а экология уже почти превратилась в «буржуазную лженауку», как до того генетика и кибернетика. Экологи с высокой трибуны были объявлены бездельниками. Кой-кого уволили с работы. И хотя гонения на экологию были не очень значительны, к взрыву мировой экологической мысли в 60-е годы наша страна пришла научно обескровленной. Мы и сейчас в экологии отстаем от наиболее развитых стран лет на 10—15, быть может, даже 20—25. И как ни странно, предпосылки всего этого уже были заложены, пусть не слишком явно, в тех документах, которые публикуются выше: неэффективность природоохранных мероприятий, слабость административного управления ими, отсутствие авторитета у природоохранных учреждений, стремление к децентрализации охраны природы в стране, возражения ведомств-природопользователей против создания надведомственного органа и даже указание на то, что «охрана памятников природы должна быть возложена на самих граждан». Все это типично для последующего времени и налицо в наши дни. Исторически наши экологические затруднения не случайны. Если не все эти проблемы, то значительная их часть характерна для многих стран и народов. Природа все еще кажется неисчерпаемой. Типично и время обострения природоохранных дискуссий. Оно совпадает с революционными событиями государственного или общемирового масштаба. Если в конце 10-х — начале 20-х годов для нашей страны революционность ситуации очевидна, то для мира 60-х едва ли она выступает с такой выпуклостью. Именно четверть века назад было осознанно революционное изменение в соотношении между природой и человеком. Было остро понято, что: 1) человечество как глобальная сила начало разрушать всю общепланетную систему жизнеобеспечения; 2) не просто природа, а уже измененная человеком природа воздействует на людей и их хозяйство, т. е. возник мощный эффект бумеранга; 3) ресурсы природы близки к исчерпанию. Эти факторы в своей эколого-социально-экономической совокупности стали настолько значимы, что рассматриваются в одном ряду со смертельной угрозой тотальной ядерной гибели. Наступил и был осознан экологический кризис, из которого необходимо искать выход. Он охватил весь мир, все государства, но мы, как писалось в одной из газетных статей, находились в состоянии «экологического отупения» и не сразу это заметили. Однако вернемся к истории. Почему было слабым — неэффективным и неавторитетным — управление охраной природы и сильным сопротивление ведомств созданию общегосударственного органа по сбережению природных богатств и, как бы мы теперь сказали, охране окружающей человека среды? Известно, что охрана природы в 20-е годы понималась прежде всего как консервационизм — изъятие заповедных и заказных территорий из традиционного пользования ради восстановления живых природных ресурсов. И дело тут не только в эмоциональном восприятии явного обеднения животного и растительного мира. Экономика страны и особенно ее внешняя торговля в то время преимущественно базировались именно на этих ресурсах — рыбе, пушнине, лесе, других продуктах промысла. Их необходимо было оберегать и восстанавливать. Частично благодаря этим усилиям, а в большей мере — из-за временного снижения интенсивности рыбной ловли, охоты и лесоразработок в результате экономической разрухи и социальных потрясений довоенных лет наш растительный и животный мир несколько воспрянул. Годы Великой Отечественной войны стали для него дополнительной «передышкой», как ни кощунственно это звучит. Рыбаки, охотники и лесозаготовители ушли на фронт, и в районах, не затронутых военными действиями, природные системы омолодились. Острота послевоенных экономических нужд государства вызвала к жизни тезис «взять взаймы у природы». Вначале это было социально оправдано. Потом вошло в дурную привычку. И брали, брали без отдачи, порой откровенно грабили, иногда без смысла и резона «преобразовывали», пока, наконец, не пришли во многих местах к разбитому корыту. Экологически напряженные ситуации возникли повсюду: от обезрыбленных рек и поредевших лесов Дальнего Востока до отравляемого северо-запада Черного моря и истощенных природных ресурсов Прибалтики, от выжженной промышленными выбросами лесотундры у Мончегорска и Норильска до умирающего Аральского моря и загрязняемого Иссык-Куля. Однако та забота преимущественно о животном мире, что прозвучала с особой силой в документах 20-х годов, не осталась лишь на бумаге. Наши потери в фауне относительно невелики, а если говорить о сохранении видов, то есть и широко известные успехи. Это достойный памятник тем, кто в 1923 г. перечислен в составе Всероссийского комитета по охране памятников природы. Ведомствам, конечно же, удобнее хозяйствовать в условиях бесконтрольности и в роли владельцев эксплуатируемых природных благ. Можно даже сделать вид, что они (ведомства) об этих благах неусыпно пекутся. На самом же деле, затратный механизм, доминировавший в нашей экономике, неуклонно побуждал к уничтожению ее природного фундамента — освоение шло в основном экстенсивными методами. Экономический эффект при низком уровне и малом приросте производительности труда можно было получить только при все большем изъятии природных благ. Примитивно понимаемая экономическая целесообразность довлела над любыми экологическими резонами. В этих условиях лозунги об охране природы оставались лишь громкими фразами. С одной стороны — реальные сиюминутные экономические выгоды; с другой — сохранение природы для будущего, экологические ограничения, предотвращение когда-то еще грядущих бед, что представлялось тогда неважным или, во всяком случае, неблизким во времени. Это настолько сместило представления о природе как о фундаменте хозяйства, что ее ресурсы показались чем-то несущественным. Рассуждали примерно так: что важнее — речная рыба, лес, даже сельскохозяйственные земли (земли у нас много!) или электроэнергия ГЭС? И ответ был однозначен: конечно, электричество (его у нас не хватает). Пока такой выбор касался лишь отдельных компонентов больших природных систем, положение казалось терпимым. Когда же начали разрушаться громадные экосистемы в целом — это резко ударило по хозяйству, общественному развитию страны. Природоохранные лозунги, звучавшие вполне современно и актуально в 20-е годы, прочно, но в усеченном виде укоренились в общественном сознании. Охрана природы по-прежнему воспринималась в том же (с течением лет приобретавшем черты профанации) виде: «ах, зайчики, ах, птички». Но ведь, как видно из «Докладной записки...» от 30 июня 1922 г., уже тогда говорилось об изменении климата, «естественных условий природы» в целом! Увы, сохранились в памяти лишь «зайчики и птички». Этот экологический инфантилизм проник во все сферы, включая управление государством. Вплоть до 80-х годов природные ресурсы по Конституции были общенародным достоянием, т. е. юридически не были государственной собственностью. Поэтому и расхищение их, особенно в ходе широких, но односторонних хозяйственных акций, пусть и наносило ущерб народному добру, но как будто не государству, не его имуществу. Ныне действующая Конституция уже содержит четкое указание: «В исключительной собственности государства находятся: земля, ее недра, воды, леса». Однако ни слова не сказано в Конституции о природных системах (экосистемах или ландшафтах как комплексных динамических образованиях). Природоохранное восприятие осталось на уровне крыловской басни: «по шкурке так и быть возьмите...» При этом «шкуркой» может быть и объявленная государственной святыней территория заповедника. Сложилась любопытная идеология так называемого «обогащения» природы, ее «улучшения». Более того, природоохранные мероприятия стали рассматривать как некую милость человека, оказываемую природе. Например, при строительстве водохранилища объявляется, что оно «обогатит» природу, скажем, увеличит запасы рыбы в водотоке. И на зарыбление выделяются порой немалые средства. Однако при этом никто не учитывает того простого обстоятельства, что рыбе нужна определенная скорость течения, температура воды и комплекс других экологических факторов. В водохранилище речная рыба часто просто не может жить, а экологические условия озера еще не возникли и могут не возникнуть никогда. Неудивительно, что рыбопродуктивность Даугавы (Западной Двины) снизилась за последние 30 лет в 1000 раз, ненамного лучше положение и на других зарегулированных и «обогащенных» реках. Идеология «обогащения» природы преступно равнодушна к тому, что природа — вовсе не технический объект, а значительно более тонкая система, не поддающаяся волюнтаристскому управлению. «Улучшение» природы без четких критериев этого улучшения просто бессмыслица. Мы приспосабливаем многие природные параметры для своих нужд. Такое улучшение природы всегда влечет за собой длинную цепь заметных или же сразу не уловимых потерь в структуре или динамике экосистем. Так что в целом совсем не всегда мы получаем лишь позитивные результаты даже для себя. А что касается природы, то, как следует из основ термодинамики, человек всегда ее разрушает. (Второе начало термодинамики очень вольно трактуется так: «любая система развивается только за счет окружающей ее среды».) Хотим мы того или нет, это неизбежно. Можно говорить лишь об уменьшении скорости разрушения или о соразмерности нашего вмешательства и пределов восстановительных сил природы, о поддержании экологического равновесия. Но чтобы так ставить вопрос, необходим очень высокий уровень развития науки и подчинение экологическим требованиям всего комплекса хозяйствования. Ни того, ни другого пока нет... Зато есть наивная уверенность в совершении природоохранных благодеяний. Якобы мы спасаем природу ради природы, хотя совершенно очевидно, что мы спасаем ее для себя, ради собственного блага, личного и общественного выживания. Нам и нашему хозяйству нужны природные блага. А мы, люди, природе объективно вовсе не нужны. Этот социально-экономический аспект странным образом ускользает от внимания, что приводит и всегда приводило, как показывают документы 20-х годов, к двум последствиям: лихорадочному поиску экономического смысла охраны природы, без которого трудно получить необходимые ассигнования (ведь даже консервационизм, приравнивался, и, кстати, совершенно верно, к управлению «заповедными имуществами»), и отсутствию авторитета у природоохранных ведомств. Возникла затяжная болезнь: природные блага потеряли общественный иммунитет. И в этом секрет того, что все усилия по организации государственной надведомственной службы охраны природы в течение многих десятилетий разбивались о камни извращенного понимания хозяйственных нужд. Публикуемые документы — начальные точки истории этих усилий. Государственный комитет охраны природы был создан при Главнауке Наркомпроса в 1925 г. Но уже в 1930 г. он был преобразован в Междуведомственный комитет содействия развитию природных богатств России, а через 3 года возник еще более суженный по функциям и задачам Комитет по заповедникам. Перечислять всю дальнейшую ведомственную чехарду нет ни нужды, ни желания. Важно, что худо-бедно, с тяжелыми уронами, но сеть заповедников росла, делались усилия по охране животного и растительного мира, а вот природа в целом, ее экосистемы продолжали деградировать. В экологическом плане это было связано с тем, что не поддерживался природный баланс, то, что называют экологическим равновесием. Причиной тому в хозяйственном отношении было социально-экономическое безразличие к природным благам. Само их понимание было сведено до отдельных ресурсов. Экономического механизма сохранения природы и ее благ найдено не было. Болезнь продолжала разъедать природный фундамент хозяйства. Потеря природными благами общественного иммунитета в конце концов обернулась серьезным кризисом, местами экологическими катастрофами или их вполне реальной угрозой. Мы оказались на переломе. Либо будет найдена вакцина социально-экономического механизма борьбы с разрушением природных систем, либо не только локально, но и регионально наступит крах, подобный тому, что сейчас угрожает бассейну Арала и многим другим местам. Именно социально-экономический механизм и только он может сделать эффективными природоохранные мероприятия, усилить административное управление ими, придать авторитет природоохранным органам, централизовать охрану природы и сломить глухое сопротивление ведомств, т. е. затормозить развитие болезни, сопровождающей нас на протяжении 65 пет после составления публикуемых документов, да и мучавшей столетиями до того. Ущерб от нерационального природопользования оценивается сейчас некоторыми экспертами-«максималистами» (в основном зарубежными, например китайскими) в размере примерно 20 % валового общественного продукта. Есть и «минималисты», еще в несколько раз снижающие сумму потерь. Однако в любом случае эти потери огромны и с конца 70-х годов в среднем варианте оценок возросли более чем в 4 раза. Тогда это не менее четверти государственного бюджета страны, что говорит об очень неблагополучном положении, выровнять которое можно только в течение многих лет, постепенно, с неминуемым сосредоточением средств на решении самых острых задач. И, конечно, не откладывая, немедленно. Запоздалое решение может оказаться бесполезным. Общий ход обновления представляется следующим образом. Все природные блага как государственное достояние передаются в ведение специального надведомственного органа — юридического владельца этих благ от имени государства. Этот орган мог бы представлять ведомствам-природопользователям природные ресурсы в аренду за определенную плату (которая должна быть рассчитана и не может быть столь низкой, как ныне действующая попенная плата в лесном хозяйстве), Он же осуществляет мероприятия по поддержанию экологического баланса на всех уровнях природных систем, находящихся под юрисдикцией нашей страны, а также принимает решения в рамках международного сотрудничества. Таким образом могут выполняться функции «Госэкоплана» на базе денежного механизма. Любые мероприятия по преобразованию природы должны не только подвергаться экспертизе в этом надведомственном органе, но и рассматриваться на конкурсе идей, альтернативных предложений по достижению тех же социально-экономических целей, намеченных для данной природопреобразовательной акции. Например, экологически безумной и явно экономически разорительной идее переброски вод рек Сибири в Среднюю Азию и Казахстан можно было противопоставить альтернативы совершенствования мелиоративно-дренажной сети (выигрыш порядка 50 км воды, тогда как объем первой очереди запланированной переброски вод Сибири в Среднюю Азию составил бы всего 27 км, замены хлопка синтетическими материалами в промышленности, выведения сортов хлопка, не требующих столь интенсивного полива или даже растущих на богаре, и, вероятно, какие-то другие, сразу не приходящие в голову. Три предложенные программы нужно рассматривать, скорее, как дополняющие друг друга варианты, которые в совокупности поэтапно могли бы решить водную проблему Средней Азии в рамках жестких лимитов местного водопользования. Тот же надведомственный орган мог бы штрафовать за нарушение природоохранных и средоохранных законов и правил, а получаемые средства использовать для нейтрализации вреда. Он же, конечно, мог бы финансировать эколого-природоохранную науку. Едва ли ему сразу удалось бы организовать свой достаточно сильный отряд ведущих ученых (их очень немного), но переформировать и усилить академические кадры, создать на их основе научный экологический центр в АН и проводить под его руководством прикладные исследования «Госэкоплану» было бы под силу. Реальной была бы и форма региональных научно-производственных объединений соответствующего профиля. В последние четверть века мировая экологическая наука шагнула далеко вперед. Острота проблем охраны природы и среди жизни на Земле безмерно возросла. На этом фоне публикуемые документы могут кому-то показаться бледными, неинтересными, замшелыми останками былой эпохи. Однако каждое следующее поколение в своих знаниях и умениях стоит на плечах предшественников, шедших через неизведанные дали без торных дорог и даже чуть приметных троп. Низкий поклон вам, приро-доохранители двадцатых годов! Мы могли не повторять ваших ошибок, и если делали их и продолжаем делать, так это не от большого ума. В