Возможно, у некоторых читателей уже возник вопрос: почему именно условную энтропию Н(Х/у) мы рассматриваем как меру отклонения от нормы? Почему бы не взять какую-то более простую меру, например, очень популярный в теории управления квадрат отклонения? Причин несколько. Во-первых, другие меры, как можно показать, являются лишь частными случаями энтропии и выводятся из нее при специальных условиях. А во-вторых, именно энтропия позволяет описать и объяснить, наряду с консервативным поведением, и другой важный феномен, который можно назвать сменой привычки, переделкой стереотипа, срывом регуляции. Организм, как оказывается, вовсе не привязан намертво к какому-то одному привычному значению переменной: он жаждет в первую очередь определенности и готов сменить одну привычку на другую, если она будет столь же определенной. Неопределенность для него — враг номер один, она является синонимом таких понятий, как дискомфорт, психическая напряженность, неудовлетворенная потребность, отрицательная эмоция и т. п. А условная энтропия — как раз мера неопределенности, неоднозначности связей между стимулами и реакциями. Поэтому организм стремится минимизировать именно энтропию. Рассмотрим с помощью нашей матричной модели, как протекает процесс смены привычки. Пусть первоначально организм долгое время воспринимал стимул Х, отвечал на него реакцией у и получал желаемый результат г. Пусть с некоторого момента на организм начал действовать новый стимул х0. Чтобы сохранить результат г, организм должен отвечать защитной реакцией у0. Но как правило, эта реакция требует больших энергетических затрат, а это означает, что при дефиците ресурсов организм будет время от времени «соскальзывать» на реакцию у, менее дорогостоящую. И тем чаще, чем больше дефицит ресурсов. При этом вероятность p(x0/yi) и энтропия Н(Х/у) будут возрастать, пока энтропия не достигнет максимума. Психологически это самое трудное состояние. Затем происходит срыв регуляции: при дальнейшем росте р(х0/ух) энтропия H(X/yi) начинает уменьшаться. Этому соответствует переход шарика на левый склон энтропийного холма. Одновременно это означает, что вероятность нового результата р(г0) становится больше р(г), новый результат становится нормой, и организм переключается на его поддержание. Теперь уже стимул Х будет восприниматься как аномальный и вызывать защитную реакцию Vо-
Жизнь дает великое множество примеров переделки стереотипов, перестройки привычек. Особенно богата на них наша современность. Представим себе человека, на которого в течение многих лет воздействовали такие «стимулы», как «Сталин — великий вождь и учитель», «план — хорошо, рынок — плохо», «быть бедным лучше, чем богатым» и т. п. И теперь, когда он встречается с иными тезисами, то первая реакция на них — защитная, вплоть до агрессивной, стремление сохранить старые, привычные представления. И ломка этих представлений— пока не сложились новые — порождает у многих состояние, близкое к болезни. Можно лишь посочувствовать таким людям и заверить их от имени психологии, что это состояние душевного дискомфорта — временное и рано или поздно пройдет.Возвращаясь к примеру с белой вороной, подчеркнем, что ей приходится плохо лишь до тех пор, пока белые вороны составляют аномалию, меньшинство. Хуже всех приходится первой вороне, второй уже несколько легче. А когда белые вороны становятся нормой, большинством, то проблемы начинаются уже для черных ворон. Таким образом, оба крайних состояния, в которых энтропия равна нулю, являются одинаково устойчивыми и обладают способностью к самоподдержанию. Еще один поучительный пример самоподдержания — уже отмечавшийся в нашей литературе «феномен метро»: действительно, по сравнению с окружением, Московский метрополитен выглядит как некий островок порядка и чистоты. Брошенный окурок, бумажка и т. п. воспринимаются как кричащий диссонанс, как недопустимое отклонение от нормы, и это останавливает неряху. Возникает эффект самоподдержания порядка. Но стоит только допустить слишком сильное отклонение от этой нормы, пропустить критический момент, когда нарушения станут привычными, как произойдет срыв регуляции, система перейдет в другое устойчивое состояние — беспорядка. И тот же эффект самоподдержания начнет работать на сохранение этого нового состояния. Увы, именно это и произошло во многих сферах нашей жизни. Рассмотрим теперь несколько физиологических примеров. Это важно еще и потому, что именно в физиологии наибольшее распространение получили идеи теории регулирования, заимствованные из техники, и они грозят заслонить от нас то важное свойство живых организмов, которое физиолог называет пластичностью. Рассмотрим, например, как происходит регулирование температуры тела. В соответствии с нашей двоичной моделью мы огрубим ситуацию и будем рассматривать две градации стимула (температура среды)—нормальную i и аномальную (пониженную) 0. Нормальная температура тела означает, что p(xi/y)=1, p(xo/yi) =0. при этом условная энтропия H(X/yi), как мы знаем, равна нулю. Действие на организм холода приводит к снижению температуры по сравнению с нормой. В двоичной модели это выглядит как уменьшение вероятности p(xi/y)и увеличение р(х0/у1), что ведет к увеличению энтропии H(X/yi). Это вызывает у организма ощущение холода, сопровождаемое отрицательной эмоцией, и соответствующие защитные реакции уо, которые могут быть трех типов:
1) уменьшить отток тепла вовне (усиление теплоизоляции, сокращение поверхности тела);
2) создать компенсирующий поток тепла:
а) либо из внешней среды (зажечь костер, включить отопление);
б) либо из внутренней (усиление обмена, дрожь, мышечная работа).
При достаточной мощности защитных реакций температура возвращается к норме, и энтропия уменьшается. Если же мощность оказывается недостаточной, то энтропия будет возрастать, при p(xi/y) =p(xo/yi) достигнет максимума, а при дальнейшем уменьшении p(xi/y) энтропия начнет уменьшаться, но организм уже окажется по другую сторону энтропийного холма. Происходит срыв регуляции: чувство холода и связанные с ним отрицательные эмоции и реакции исчезают, организм перестает сопротивляться дальнейшему охлаждению. «Быть может, именно этим явлением, — замечает Дж. Милсум, — объясняется то счастливое безразличие, с которым, как говорят, идет навстречу своей смерти замерзающий человек».
Срыв регуляции, переломный момент, после которого организм «сдается» и принимает новое состояние как «норму», лежит в основе многих болезней: алкоголизм, наркомания, простуда, инфекция, сахарный диабет и т. п. Во всех случаях организм на возмущающий внешний стимул (например, алкоголь) сначала отвечает усилением защитных реакций, стремясь сохранить исходную норму Г, но после срыва регуляции переходит на новую, навязанную ему норму г0 и начинает поддерживать ее. Однако во многих случаях срыв регуляции не является какой-то патологией: это нормальное состояние отдыха, временного и обратимого выключения или переход на другой уровень регулирования. Примером может служить переход от бодрствования ко сну. А для многих организмов срыв регуляции, вызванный снижением температуры тела, означает не гибель, а переход в новое устойчивое состояние — гипобиоз.
Еще один пример, в котором срыв регуляции является нормальным рабочим процессом, — переключение организма с восприятия одного стимула на другой, например, с черного цвета *на белый JC0. Переключение это протекает вовсе не так безболезненно, как, может быть, кажется. Нет, организм сначала сопротивляется новому стимулу и стремится удержать прежнее ощущение гх. Для этого у него есть все те же три типа защитных реакций:
1) уменьшить возмущающий поток белых стимулов (отворачиваясь от него, закрываясь и т. п. — вспомним, как мы зажмуриваемся от яркого света);
2) усилить поток компенсирующих черных стимулов:
а) извне — удерживая взгляд на черном;
б) изнутри — вызывая из памяти представление о черном цвете, которое играет роль внутреннего источника стимулов.
Если источник белых стимулов достаточно слаб, а мощность защитных реакций достаточно велика, то организму удается удержать ощущение черного, белый стимул «ассимилируется» этим ощущением. Если же энергия белого стимула превысила определенный порог, то происходит срыв, организм сдается и переключается на новое ощущение г0. Таким образом, динамика этого процесса та же, что в рассмотренном случае регуляции температуры, и действует здесь та же закономерность: стремление к минимуму условной энтропии. Различие только во временных масштабах и в тех механизмах, которые реализуют эти закономерности. Физиологи давно уже обратили внимание на общий характер этих закономерностей. Они были закреплены А. А. Ухтомским в виде известного принципа доминанты. Суть его можно изложить так: всякая деятельность организма обладает определенной устойчивостью, инерционностью: на слабый «побочный» (аномальный) стимул организм отвечает компенсирующей реакцией, усиливая основную деятельность. Но сильный побочный стимул вызывает срыв регуляции и переключение на новую деятельность. В качестве иллюстрации этого принципа желающие могут проделать следующий опыт: подойдите сзади к тигру, лакающему воду, и слегка — но только слегка! — потяните его за хвост. Лакание лишь усилится. Но если вы потянете сильнее, то тигр обернется и цапнет вас за руку. Наверное, каждый знает и по собственному опыту, что слабый побочный стимул (небольшой шум, тихая музыка, легкий голод, легкая тревога и т. п.) даже способствует основной деятельности, вызывая ее дополнительную активацию, тогда как сильный побочный стимул отвлекает от нее. Познакомившись с тем, как проявляется в поведении стремление организма к минимуму условной энтропии, обратимся теперь к другим факторам, которые влияют на консервативное поведение и в значительной мере модифицируют его. Это те факторы, которые составляют линейный член в выражении и обусловливают наклон основания энтропийного холма. К ним относятся прежде всего разность энергетических уровней U(xi,yi) — U(x0,vo), характеризующих состояния Х и х0, и дефицит ресурсов р. Жизнь, к сожалению, устроена так, что для поддержания нормальных состояний, обеспечивающих выживание организма, как правило, требуются постоянные защитные реакции и дополнительные затраты ресурсов (в частности, энергии). Например, нормальная температура тела обычно выше температуры окружающей среды, а значит, необходим приток тепла для ее поддержания; для создания нормального артериального давления требуется постоянная работа сердца; нормальная рабочая поза человека —стоячая или сидячая — требует дополнительных затрат энергии по сравнению с лежачей и т. д. Если ограничиться двоичной моделью и обозначить нормальное состояние как Х а аномальное как г0, то типичной будет как раз ситуация: энергетические затраты в нормальном состоянии выше, чем в аномальном U(xuy) >U(xo,yi). А это значит, что основание энтропийного холма наклонено влево и зона устойчивости для нормального состояния х меньше, чем для аномального. Чем больше разность энергий и дефицит ресурсов р тем меньше зона устойчивости для более высокого энергетического уровня, тем вероятнее срыв регуляции, переход организма на более низкий уровень. Усталость, болезнь, истощение, старость, недостаток кислорода и т. п. факторы, увеличивающие дефицит ресурсов, как правило, способствуют такому срыву. Рассмотрим несколько примеров и начнем с простейших, когда переход на нижний уровень выражается буквально и чисто механически. Вспомним, как Т. Манн описывает состояние своего заболевшего пса: «Баушан6, как говорится, повесил голову, т. е. сделал он это буквально и так же наглядно, как делает это заезженная извозчичья кляча со сбитыми бабками, когда она, время от времени подрагивая кожей, понуро стоит на углу улицы, и кажется, будто пудовая гиря оттягивает ее облепленную мухами морду к булыжной мостовой» (Т. Манн. Хозяин и собака). Хвост не хуже головы может служить индикатором состояния организма. Например, у северных народов в ходу такой признак: если хвост у оленя весело торчит вверх — значит, олень здоров; хвост, опущенный вниз,— признак болезни, усталости, истощения, т. е. дефицита энергии. Но разумеется, и у человека мы находим немало показателей такого рода, чисто механических и потому весьма наглядных: устало опущенные веки, согнутая спина, подгибающиеся колени, шаркающая, спотыкающаяся походка... И каждому, наверное, случалось наблюдать, как хоккейная команда, столкнувшись со слишком сильным противником, буквально «падает духом», «опускает руки» и доигрывает «спустя рукава». Всякий переход на более низкий энергетический уровень, когда дело требует поддержания более высокого, может рассматриваться как срыв регуляции. Хорошо всем знакомый пример — переход от бодрствования ко сну: вам, наверняка, приходилось «клевать носом», слушая скучную лекцию, читая трудный текст и т. п. Срыв регуляции здесь выражается весьма наглядно: не только мысль, но и голова ваша падает с верхнего энергетического уровня на нижний, порой стукаясь при этом об стол. Срыв наступает тем вернее, чем труднее предмет, т. е. больше затраты, и чем выше дефицит ресурсов р. Например, очень хорошо «клюется», если вы устали. Или после обеда, когда все энергетические ресурсы брошены на обработку пищи и мозгу достается их меньше обычного. Но хватит механических примеров. Для человека куда более типичным является поддержание многочисленных социальных норм. Оно же служит источником дополнительного напряжения, дополнительных затрат. Все мы не раз слышали: «Чтобы лучше жить, надо лучше работать». Лучше жить — это и модная одежда, и интересные путешествия, и театральные премьеры, и широкий круг знакомств, и т. п., а все это требует энергии, энергии, энергии. И дефицит энергии (болезнь, истощение, старость, разочарование, апатия и т. п.), как правило, порождает специфические социальные формы срыва регуляции: человек перестает бриться, гладить брюки, убирать комнату, поддерживать контакты и вообще бороться за высокий социальный статус. Парижские «клошары», американские хиппи, российские «бичи» — все это примеры людей, которые, «презрев оковы просвещенья», махнули рукой на часть социальных норм и спустились «на дно—на более низкий энергетический уровень». Но есть примеры и пострашнее: психологи и психиатры, исследовавшие отношение людей к угрозе ядерной войны, обнаружили склонность к разным типам реакций, как активным (борьба за мир), так и типичным реакциям срыва: стремление «вообще не думать об этой проблеме» или болезненную готовность «скорее реализовать угрозу», лишь бы снять невыносимую неопределенность. Сущность жизни — поддержание биологических норм, противостояние силам, стремящимся низвести жизнь до уровня физического равновесия. Сущность человека, помимо того, — поддержание высокого социального и нравственного статуса, умение «продержаться» вопреки тем силам, которые стремятся низвести его к уровню животному и физическому. Продержаться во что бы то ни стало, не поддаться соблазну легкости (чем ниже — тем легче!), зная заранее, что поражение в конце концов неизбежно, что всякая победа — временна. Но только в этой ежедневной победе над силами зла и смерти и состоит единственный способ быть человеком. Следующий фактор в формуле, влияющий на характер консервативного поведения,— изменение безусловных вероятностей р(х0), р(х). Этот процесс можно назвать адаптацией. В слове «адаптация» наука различает по крайней мере два разных смысла: во-первых, адаптацией называют приспособление живого существа к условиям окружающей среды; во-вторых, говоря об «адаптации рецепторов», имеют в виду просто привыкание рецептора к раздражителю, когда ухо, например, перестает реагировать на привычный звук, кожа — на привычное прикосновение и т. п. Мы будем иметь в виду прежде всего этот, последний смысл. Если состояние х повторяется или продолжается достаточно долго, то его безусловная вероятность p(xi) возрастает, а р(х0) соответственно падает. Это выглядит так, что правая сторона энтропийного холма поднимается, а левая опускается, вершина холма смещается вправо. При этом, как видно из рисунка, зона устойчивости правого состояния уменьшается, состояние это становится хрупким, ненадежным, уменьшается информативность, а значит, и привлекательность этого состояния. И наоборот, растет информативность и соблазнительность альтернативного состояния. Субъективно это выражается в чувствах исчерпанности, усталости, скуки, доходящей до отвращения к прежнему состоянию. И жажде перемен, перемен во что бы то ни стало, пусть даже к худшему, но перемен. Хорошим образчиком этих чувств могут служить настроения «конца века», охватившие широкие круги европейского общества накануне XX столетия. До какого воистину вселенского масштаба могли доходить эти настроения, свидетельствует следующий вопль души:
«Счастливы те, которые не замечают, с неизмеримым отвращением, что ничто не изменяется, ничто не проходит и все утомляет... И как это до сих пор публика нашего мира не закричала: «Занавес!» — не потребовала следующего акта с другими существами, отличными от людей, с другими формами, с другими праздниками, с другими растениями, с другими звездами, с другими изобретениями, с другими приключениями» (Мопассан).
Может быть, этим настроением отчасти объясняется то чувство облегчения («наконец-то!»), с которым европейские народы ринулись в первую мировую войну. Как ни прискорбно это для человеческой природы, но свидетельств этому существует довольно много, ограничимся только высказыванием Т. Манна:
«У нас в Германии, этого нельзя отрицать, война была воспринята прежде всего как подъем, как великий исторический акт, как радостное начало похода, отказ от обыденности, освобождение от мирового застоя, сделавшегося уже невыносимым...» («Доктор Фаустус»). Подобные же чувства — исчерпанности старого, жажда перемен — каких угодно, пусть даже в худшую сторону — владели и французским обществом накануне революции. Перечтите «Лисы в винограднике» Л. Фейхтвангера, где хорошо показано, как аристократия и сама королевская власть, пресытившись старым, непроизвольно тянулись к новому, к тому новому, что в конце концов принесло им гибель. И, обращаясь теперь к нашему народу, невольно задаешься вопросом: какие силы движут им в переломные моменты истории, когда он так безоглядно отбрасывает все старое: только ли стремление к лучшему? Или еще и стремление к новому, к переменам самим по себе?
Двухпартийная («двоичная!») система, сложившаяся во многих странах, позволяет производить такие перемены достаточно безболезненно. Хотя порой это только видимость перемен, но пренебрегать влиянием этой видимости на психологию избирателей не следует. Так, один из политических обозревателей, оценивая перспективы предвыборной кампании 1988 г. в США, писал: «Одним из факторов, работающих в пользу демократов, является и то, что американцы устали от восьмилетнего правления республиканцев». Таким образом, адаптация и жажда перемен признается вполне реальной политической силой наряду с сугубо утилитарными факторами. Переходя к биологии, мы и здесь находим свидетельства тому, что полная, идеальная адаптация вида к постоянным условиям среды — отнюдь не идеальное состояние. Равновесие становится слишком хрупким, а это — признак вырождения и предвестник перемен. Чаще всего они означают гибель вида. Влияние адаптации модифицирует самые, казалось бы, устойчивые, связанные с выживанием биологические потребности, такие, как голод, жажда и т. п. Известно, например, что однообразная, изо дня в день повторяемая пища может так надоесть, что отвращение к ней превысит даже чувство голода. Медицина знает много примеров, когда чрезмерная стабилизация внешних стимулов ведет к снижению защитных сил организма и потере устойчивости. Было замечено, например, что лица, работающие в помещениях с кондиционированным воздухом, больше обычного подвержены простудным заболеваниям. Да и весь наш жизненный опыт убеждает: нельзя до бесконечности смотреть на один предмет, стоять на одной ноге и даже лежать на одном боку — рано или поздно нужно перевернуться на другой бок.
Жизнь дает великое множество примеров переделки стереотипов, перестройки привычек. Особенно богата на них наша современность. Представим себе человека, на которого в течение многих лет воздействовали такие «стимулы», как «Сталин — великий вождь и учитель», «план — хорошо, рынок — плохо», «быть бедным лучше, чем богатым» и т. п. И теперь, когда он встречается с иными тезисами, то первая реакция на них — защитная, вплоть до агрессивной, стремление сохранить старые, привычные представления. И ломка этих представлений— пока не сложились новые — порождает у многих состояние, близкое к болезни. Можно лишь посочувствовать таким людям и заверить их от имени психологии, что это состояние душевного дискомфорта — временное и рано или поздно пройдет.Возвращаясь к примеру с белой вороной, подчеркнем, что ей приходится плохо лишь до тех пор, пока белые вороны составляют аномалию, меньшинство. Хуже всех приходится первой вороне, второй уже несколько легче. А когда белые вороны становятся нормой, большинством, то проблемы начинаются уже для черных ворон. Таким образом, оба крайних состояния, в которых энтропия равна нулю, являются одинаково устойчивыми и обладают способностью к самоподдержанию. Еще один поучительный пример самоподдержания — уже отмечавшийся в нашей литературе «феномен метро»: действительно, по сравнению с окружением, Московский метрополитен выглядит как некий островок порядка и чистоты. Брошенный окурок, бумажка и т. п. воспринимаются как кричащий диссонанс, как недопустимое отклонение от нормы, и это останавливает неряху. Возникает эффект самоподдержания порядка. Но стоит только допустить слишком сильное отклонение от этой нормы, пропустить критический момент, когда нарушения станут привычными, как произойдет срыв регуляции, система перейдет в другое устойчивое состояние — беспорядка. И тот же эффект самоподдержания начнет работать на сохранение этого нового состояния. Увы, именно это и произошло во многих сферах нашей жизни. Рассмотрим теперь несколько физиологических примеров. Это важно еще и потому, что именно в физиологии наибольшее распространение получили идеи теории регулирования, заимствованные из техники, и они грозят заслонить от нас то важное свойство живых организмов, которое физиолог называет пластичностью. Рассмотрим, например, как происходит регулирование температуры тела. В соответствии с нашей двоичной моделью мы огрубим ситуацию и будем рассматривать две градации стимула (температура среды)—нормальную i и аномальную (пониженную) 0. Нормальная температура тела означает, что p(xi/y)=1, p(xo/yi) =0. при этом условная энтропия H(X/yi), как мы знаем, равна нулю. Действие на организм холода приводит к снижению температуры по сравнению с нормой. В двоичной модели это выглядит как уменьшение вероятности p(xi/y)и увеличение р(х0/у1), что ведет к увеличению энтропии H(X/yi). Это вызывает у организма ощущение холода, сопровождаемое отрицательной эмоцией, и соответствующие защитные реакции уо, которые могут быть трех типов:
1) уменьшить отток тепла вовне (усиление теплоизоляции, сокращение поверхности тела);
2) создать компенсирующий поток тепла:
а) либо из внешней среды (зажечь костер, включить отопление);
б) либо из внутренней (усиление обмена, дрожь, мышечная работа).
При достаточной мощности защитных реакций температура возвращается к норме, и энтропия уменьшается. Если же мощность оказывается недостаточной, то энтропия будет возрастать, при p(xi/y) =p(xo/yi) достигнет максимума, а при дальнейшем уменьшении p(xi/y) энтропия начнет уменьшаться, но организм уже окажется по другую сторону энтропийного холма. Происходит срыв регуляции: чувство холода и связанные с ним отрицательные эмоции и реакции исчезают, организм перестает сопротивляться дальнейшему охлаждению. «Быть может, именно этим явлением, — замечает Дж. Милсум, — объясняется то счастливое безразличие, с которым, как говорят, идет навстречу своей смерти замерзающий человек».
Срыв регуляции, переломный момент, после которого организм «сдается» и принимает новое состояние как «норму», лежит в основе многих болезней: алкоголизм, наркомания, простуда, инфекция, сахарный диабет и т. п. Во всех случаях организм на возмущающий внешний стимул (например, алкоголь) сначала отвечает усилением защитных реакций, стремясь сохранить исходную норму Г, но после срыва регуляции переходит на новую, навязанную ему норму г0 и начинает поддерживать ее. Однако во многих случаях срыв регуляции не является какой-то патологией: это нормальное состояние отдыха, временного и обратимого выключения или переход на другой уровень регулирования. Примером может служить переход от бодрствования ко сну. А для многих организмов срыв регуляции, вызванный снижением температуры тела, означает не гибель, а переход в новое устойчивое состояние — гипобиоз.
Еще один пример, в котором срыв регуляции является нормальным рабочим процессом, — переключение организма с восприятия одного стимула на другой, например, с черного цвета *на белый JC0. Переключение это протекает вовсе не так безболезненно, как, может быть, кажется. Нет, организм сначала сопротивляется новому стимулу и стремится удержать прежнее ощущение гх. Для этого у него есть все те же три типа защитных реакций:
1) уменьшить возмущающий поток белых стимулов (отворачиваясь от него, закрываясь и т. п. — вспомним, как мы зажмуриваемся от яркого света);
2) усилить поток компенсирующих черных стимулов:
а) извне — удерживая взгляд на черном;
б) изнутри — вызывая из памяти представление о черном цвете, которое играет роль внутреннего источника стимулов.
Если источник белых стимулов достаточно слаб, а мощность защитных реакций достаточно велика, то организму удается удержать ощущение черного, белый стимул «ассимилируется» этим ощущением. Если же энергия белого стимула превысила определенный порог, то происходит срыв, организм сдается и переключается на новое ощущение г0. Таким образом, динамика этого процесса та же, что в рассмотренном случае регуляции температуры, и действует здесь та же закономерность: стремление к минимуму условной энтропии. Различие только во временных масштабах и в тех механизмах, которые реализуют эти закономерности. Физиологи давно уже обратили внимание на общий характер этих закономерностей. Они были закреплены А. А. Ухтомским в виде известного принципа доминанты. Суть его можно изложить так: всякая деятельность организма обладает определенной устойчивостью, инерционностью: на слабый «побочный» (аномальный) стимул организм отвечает компенсирующей реакцией, усиливая основную деятельность. Но сильный побочный стимул вызывает срыв регуляции и переключение на новую деятельность. В качестве иллюстрации этого принципа желающие могут проделать следующий опыт: подойдите сзади к тигру, лакающему воду, и слегка — но только слегка! — потяните его за хвост. Лакание лишь усилится. Но если вы потянете сильнее, то тигр обернется и цапнет вас за руку. Наверное, каждый знает и по собственному опыту, что слабый побочный стимул (небольшой шум, тихая музыка, легкий голод, легкая тревога и т. п.) даже способствует основной деятельности, вызывая ее дополнительную активацию, тогда как сильный побочный стимул отвлекает от нее. Познакомившись с тем, как проявляется в поведении стремление организма к минимуму условной энтропии, обратимся теперь к другим факторам, которые влияют на консервативное поведение и в значительной мере модифицируют его. Это те факторы, которые составляют линейный член в выражении и обусловливают наклон основания энтропийного холма. К ним относятся прежде всего разность энергетических уровней U(xi,yi) — U(x0,vo), характеризующих состояния Х и х0, и дефицит ресурсов р. Жизнь, к сожалению, устроена так, что для поддержания нормальных состояний, обеспечивающих выживание организма, как правило, требуются постоянные защитные реакции и дополнительные затраты ресурсов (в частности, энергии). Например, нормальная температура тела обычно выше температуры окружающей среды, а значит, необходим приток тепла для ее поддержания; для создания нормального артериального давления требуется постоянная работа сердца; нормальная рабочая поза человека —стоячая или сидячая — требует дополнительных затрат энергии по сравнению с лежачей и т. д. Если ограничиться двоичной моделью и обозначить нормальное состояние как Х а аномальное как г0, то типичной будет как раз ситуация: энергетические затраты в нормальном состоянии выше, чем в аномальном U(xuy) >U(xo,yi). А это значит, что основание энтропийного холма наклонено влево и зона устойчивости для нормального состояния х меньше, чем для аномального. Чем больше разность энергий и дефицит ресурсов р тем меньше зона устойчивости для более высокого энергетического уровня, тем вероятнее срыв регуляции, переход организма на более низкий уровень. Усталость, болезнь, истощение, старость, недостаток кислорода и т. п. факторы, увеличивающие дефицит ресурсов, как правило, способствуют такому срыву. Рассмотрим несколько примеров и начнем с простейших, когда переход на нижний уровень выражается буквально и чисто механически. Вспомним, как Т. Манн описывает состояние своего заболевшего пса: «Баушан6, как говорится, повесил голову, т. е. сделал он это буквально и так же наглядно, как делает это заезженная извозчичья кляча со сбитыми бабками, когда она, время от времени подрагивая кожей, понуро стоит на углу улицы, и кажется, будто пудовая гиря оттягивает ее облепленную мухами морду к булыжной мостовой» (Т. Манн. Хозяин и собака). Хвост не хуже головы может служить индикатором состояния организма. Например, у северных народов в ходу такой признак: если хвост у оленя весело торчит вверх — значит, олень здоров; хвост, опущенный вниз,— признак болезни, усталости, истощения, т. е. дефицита энергии. Но разумеется, и у человека мы находим немало показателей такого рода, чисто механических и потому весьма наглядных: устало опущенные веки, согнутая спина, подгибающиеся колени, шаркающая, спотыкающаяся походка... И каждому, наверное, случалось наблюдать, как хоккейная команда, столкнувшись со слишком сильным противником, буквально «падает духом», «опускает руки» и доигрывает «спустя рукава». Всякий переход на более низкий энергетический уровень, когда дело требует поддержания более высокого, может рассматриваться как срыв регуляции. Хорошо всем знакомый пример — переход от бодрствования ко сну: вам, наверняка, приходилось «клевать носом», слушая скучную лекцию, читая трудный текст и т. п. Срыв регуляции здесь выражается весьма наглядно: не только мысль, но и голова ваша падает с верхнего энергетического уровня на нижний, порой стукаясь при этом об стол. Срыв наступает тем вернее, чем труднее предмет, т. е. больше затраты, и чем выше дефицит ресурсов р. Например, очень хорошо «клюется», если вы устали. Или после обеда, когда все энергетические ресурсы брошены на обработку пищи и мозгу достается их меньше обычного. Но хватит механических примеров. Для человека куда более типичным является поддержание многочисленных социальных норм. Оно же служит источником дополнительного напряжения, дополнительных затрат. Все мы не раз слышали: «Чтобы лучше жить, надо лучше работать». Лучше жить — это и модная одежда, и интересные путешествия, и театральные премьеры, и широкий круг знакомств, и т. п., а все это требует энергии, энергии, энергии. И дефицит энергии (болезнь, истощение, старость, разочарование, апатия и т. п.), как правило, порождает специфические социальные формы срыва регуляции: человек перестает бриться, гладить брюки, убирать комнату, поддерживать контакты и вообще бороться за высокий социальный статус. Парижские «клошары», американские хиппи, российские «бичи» — все это примеры людей, которые, «презрев оковы просвещенья», махнули рукой на часть социальных норм и спустились «на дно—на более низкий энергетический уровень». Но есть примеры и пострашнее: психологи и психиатры, исследовавшие отношение людей к угрозе ядерной войны, обнаружили склонность к разным типам реакций, как активным (борьба за мир), так и типичным реакциям срыва: стремление «вообще не думать об этой проблеме» или болезненную готовность «скорее реализовать угрозу», лишь бы снять невыносимую неопределенность. Сущность жизни — поддержание биологических норм, противостояние силам, стремящимся низвести жизнь до уровня физического равновесия. Сущность человека, помимо того, — поддержание высокого социального и нравственного статуса, умение «продержаться» вопреки тем силам, которые стремятся низвести его к уровню животному и физическому. Продержаться во что бы то ни стало, не поддаться соблазну легкости (чем ниже — тем легче!), зная заранее, что поражение в конце концов неизбежно, что всякая победа — временна. Но только в этой ежедневной победе над силами зла и смерти и состоит единственный способ быть человеком. Следующий фактор в формуле, влияющий на характер консервативного поведения,— изменение безусловных вероятностей р(х0), р(х). Этот процесс можно назвать адаптацией. В слове «адаптация» наука различает по крайней мере два разных смысла: во-первых, адаптацией называют приспособление живого существа к условиям окружающей среды; во-вторых, говоря об «адаптации рецепторов», имеют в виду просто привыкание рецептора к раздражителю, когда ухо, например, перестает реагировать на привычный звук, кожа — на привычное прикосновение и т. п. Мы будем иметь в виду прежде всего этот, последний смысл. Если состояние х повторяется или продолжается достаточно долго, то его безусловная вероятность p(xi) возрастает, а р(х0) соответственно падает. Это выглядит так, что правая сторона энтропийного холма поднимается, а левая опускается, вершина холма смещается вправо. При этом, как видно из рисунка, зона устойчивости правого состояния уменьшается, состояние это становится хрупким, ненадежным, уменьшается информативность, а значит, и привлекательность этого состояния. И наоборот, растет информативность и соблазнительность альтернативного состояния. Субъективно это выражается в чувствах исчерпанности, усталости, скуки, доходящей до отвращения к прежнему состоянию. И жажде перемен, перемен во что бы то ни стало, пусть даже к худшему, но перемен. Хорошим образчиком этих чувств могут служить настроения «конца века», охватившие широкие круги европейского общества накануне XX столетия. До какого воистину вселенского масштаба могли доходить эти настроения, свидетельствует следующий вопль души:
«Счастливы те, которые не замечают, с неизмеримым отвращением, что ничто не изменяется, ничто не проходит и все утомляет... И как это до сих пор публика нашего мира не закричала: «Занавес!» — не потребовала следующего акта с другими существами, отличными от людей, с другими формами, с другими праздниками, с другими растениями, с другими звездами, с другими изобретениями, с другими приключениями» (Мопассан).
Может быть, этим настроением отчасти объясняется то чувство облегчения («наконец-то!»), с которым европейские народы ринулись в первую мировую войну. Как ни прискорбно это для человеческой природы, но свидетельств этому существует довольно много, ограничимся только высказыванием Т. Манна:
«У нас в Германии, этого нельзя отрицать, война была воспринята прежде всего как подъем, как великий исторический акт, как радостное начало похода, отказ от обыденности, освобождение от мирового застоя, сделавшегося уже невыносимым...» («Доктор Фаустус»). Подобные же чувства — исчерпанности старого, жажда перемен — каких угодно, пусть даже в худшую сторону — владели и французским обществом накануне революции. Перечтите «Лисы в винограднике» Л. Фейхтвангера, где хорошо показано, как аристократия и сама королевская власть, пресытившись старым, непроизвольно тянулись к новому, к тому новому, что в конце концов принесло им гибель. И, обращаясь теперь к нашему народу, невольно задаешься вопросом: какие силы движут им в переломные моменты истории, когда он так безоглядно отбрасывает все старое: только ли стремление к лучшему? Или еще и стремление к новому, к переменам самим по себе?
Двухпартийная («двоичная!») система, сложившаяся во многих странах, позволяет производить такие перемены достаточно безболезненно. Хотя порой это только видимость перемен, но пренебрегать влиянием этой видимости на психологию избирателей не следует. Так, один из политических обозревателей, оценивая перспективы предвыборной кампании 1988 г. в США, писал: «Одним из факторов, работающих в пользу демократов, является и то, что американцы устали от восьмилетнего правления республиканцев». Таким образом, адаптация и жажда перемен признается вполне реальной политической силой наряду с сугубо утилитарными факторами. Переходя к биологии, мы и здесь находим свидетельства тому, что полная, идеальная адаптация вида к постоянным условиям среды — отнюдь не идеальное состояние. Равновесие становится слишком хрупким, а это — признак вырождения и предвестник перемен. Чаще всего они означают гибель вида. Влияние адаптации модифицирует самые, казалось бы, устойчивые, связанные с выживанием биологические потребности, такие, как голод, жажда и т. п. Известно, например, что однообразная, изо дня в день повторяемая пища может так надоесть, что отвращение к ней превысит даже чувство голода. Медицина знает много примеров, когда чрезмерная стабилизация внешних стимулов ведет к снижению защитных сил организма и потере устойчивости. Было замечено, например, что лица, работающие в помещениях с кондиционированным воздухом, больше обычного подвержены простудным заболеваниям. Да и весь наш жизненный опыт убеждает: нельзя до бесконечности смотреть на один предмет, стоять на одной ноге и даже лежать на одном боку — рано или поздно нужно перевернуться на другой бок.
